Темные зеркала - [22]

Уборщик тоскливым взглядом окинул помещение биржи, но все работники сидели молча, уткнув носы в компьютеры. И не было никакой возможности найти виноватого. Но, не успел Экси включить пылесос, как прямо над ним раздался недовольный голос:

– Не вздумай шуметь. С ума сошел, что ли?

Вновь подивившись двойственной ситуации, которые в этот день множились как грибы, уборщик замер, не в состоянии разрешить дилемму. В самом деле, не убрать мусор – означало выговор, начать пылесосить – означало то же самое. И хорошо, если только выговор. Такая ситуация могла иметь и более грустные последствия, позорное увольнение.

Был и третий путь, унизительный для самого Экси. Опуститься на колени и собрать мусор руками. Но этот путь был самым безболезненным, он лишь задевал самолюбие, а реальных последствий не имел. Шелуха расплывалась перед глазами от нежданно вскипавших слез унижения. Руки собирали мусор, а душа полнилась ненавистью к неизвестному подлецу, так тонко сумевшему рассчитать последствия своего поступка. Экси твердо был уверен, что каждый мечтает унизить уборщика, особенно если этот уборщик имеет высшее образование и знает больше любого работника, окопавшегося на этом этаже. Как бы однажды набраться смелости и крикнут в этот зал:

– Да, я эмигрант, но я еще и человек!

Увы, сделать этого он не мог, потому что тогда его бы точно уволили, А это вновь означало бы бесплодные поиски работы. Страшное слово «безработица» делало его слезливым и покорным. Но в глубине души копилась горечь и ненависть.

«Будь философом», – говорил он себе. – «Сознавай, что тебе повезло, у тебя есть работа. Какая разница тебе, кем ты являешься лишь восемь часов в день?» «Восемь часов в день», – тут же возражал он. – «Треть жизни».

Треть жизни он чувствовал себя рабом. И все это время не мог бороться с желанием бунта, как не может бороться с ним ни один раб.

Виной этому было лишь вживание в образ его артистической натуры. Он почему-то не мог оставаться в стороне от образа уборщика. Ему необходимо было прочувствовать эту роль, как и многие другие, в которых приходилось оказываться. Есть люди, умеющие принимать действительность легко, и плевать на всякие там рефлексии. Экси этого не умел. Когда он был ученым, до был им до мозга костей. Когда стал эмигрантом, то выпил чашу эмиграции до дна. А теперь он был уборщиком и рабом обстоятельств. Именно эта особенность натуры и заставляла его теперь молчать. Там в курилке, он бы с удовольствием вклинился бы в разговор о двойственности. Но будучи уборщиком, он не смел раскрыть рот. «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку» – говорил он себе, не понимая, что, в конечном итоге, существующие рамки и допуски сформулированы им самим, и просто отражают его собственное отношение к уборщикам. У Алекса мог оказаться и другой взгляд, но ведь он мог бы быть и точно таким же…

Главная уборщица противная Элен часто говорила Экси:

– Мне наплевать, кем ты был там, в прошлой жизни. Может быть, ты был мужем профессора или даже закончил техникум. Но здесь – ты уборщик, делай свое дело и молчи. Оратор еще нашелся. Дослужись сначала до моей должности, а потом открывай рот!

Элен тоже была эмигранткой, но давней. За двадцать лет пребывания в стране, она дослужилась до главной уборщицы. И само слово «главная» придавало ей блеск в собственных глазах. Поэтому Экси ни разу не сказал:

– Я – сам профессор.

Или хотя бы:

– Я сам был профессором.

Экси закончил собирать шелуху в пластиковый пакет, и направился в туалеты. Туалетов было четыре – два женских и два мужских. Обязанностью уборщиков было навещать эти симпатичные места не реже, чем каждые полчаса и устранять непорядок, который там возникал. Вот и сейчас, зеркало над умывальником оказалось все забрызганным водой. А вода имела обыкновение засыхать белесыми пятнами. Экси тщательно протер стекло и принялся полировать тряпкой белый мраморный умывальник с таким усердием, словно хотел протереть в нем дыру. Работал он механически, а в голове сменялись мысли, одна другой обиднее. Мысли о том, что жизнь, конечно, предоставляла выбор, но выбор этот всегда оказывался лучшим из худшего. Не было предложено ничего «абсолютно хорошего», хорошего без нюансов. Только плохое и еще хуже…. Экси видел себя несчастным насекомым, вплавленным в кусок янтаря, и все перемещения его зависели от перемещения этого куска. Сам же он не мог пошевелить и пальцем, чтобы изменить свое местоположение. И вынужден был плыть по течению, которое создавала неведомая рука владельца драгоценности, для которого первичен был, все-таки янтарь, а не несчастная мошка, в нем застрявшая. Хотя мошка и придавала ценность, сама по себе, отдельно, она ничего не стоила. Почему-то эта, отдельная от социума мошка больше всего и занимала Экси. «Счастливой мошкою летаю, живу ли я, иль умираю», – вспомнил он песенку из «Овода». И страстно, до смерти, захотел стать этой мошкой. Внеянтарной, зато свободной.

Из пяти кабинок, расположенных за его спиной не раздавалось ни шороха. Туалет был пуст. Протирая кран, Экси бросил взгляд в зеркало, и вдруг увидел, что за его спиной открывается дверца одной из кабинок. Медленно, как в фильме ужасов, без скрипа она распахнулась полностью, предоставив взору нутро кабинки с девственно белым унитазом, из-за которого вдруг появилась ворона, которая важно прошла по красно-белым плиткам пола и остановилась как раз посередине помещения. Экси прекрасно видел ее в зеркале – серую ворону на белой плитке. Но, когда он обернулся – то ворона исчезла, а дверца была закрыта.Он бросился открывать все кабинки, думая, что ворона забилась где-то за унитаз, что она прячется там. Но поиски были тщетны, хотя он и чувствовал на себе взгляд немигающих черных бусин. Точнее, он знал, что на него смотрят.