Темные тропы - [8]

Одноглазый, судя по биению силы в нём, вокруг него, – главарь этой шайки-лейки. Хорошо. Обычно в таких шайках главарь – основа всего. Хорошо, что сам вышел. Подставил под меня критическую точку вашей организации. Не знаю, почему, но уверен, что именно это – мой профиль, вынос как раз командных центров.

Меж тем одноглазый решил поразить меня казачьими ухватами. Но – не впечатлил! Тебе до характерников как до Китая раком. Как мне – до нормального человека. Но смотрю внимательно – как он крутит эту полосу металла. Смотрю не в глаза. В центр его корпуса, в точку, которую очень хочется назвать солнечным сплетением. Хочется назвать, но – не можется. Смотрю расфокусированным взглядом, с максимальным охватом. Так, вижу и его лицо, выражение его глаза, его ноги, его руки и мелькание сверкающей стали. Даже контролирую отморозков вокруг.

И вдруг понимаю, что он задумал. Ну-ну! Давай, мальчик, поиграем в казаки-разбойники! Намечаю выпад топором. Ожидаемо – смещается, чиркая мне по запястью лезвием своего оружия. Топор выпадает из враз обессилевшей руки.

Боль – есть. Но не столь потрясающая, какую я ожидал от перерезанной до кости руки. И кровь из перехваченных жил не бежит с ожидаемым напором.

Вижу краем глаза торжество в его глазу, намечающуюся ухмылку пренебрежения. Рано! Рано ты порадовался. Штык легко входит ему под подбородок. Горячая кровь хлынула мне на руку. В этот раз смог себя сдержать – не кинулся, как псина, лакать эту сводящую с ума бордовость. Но одноглазый – всё одно – блекнет, сереет, его глаз за мгновение побелел. Его пасть раскрылась, выпуская дымок-парок его души. А его жизненная сила, через штык – широким потоком высоковольтного тока – бьёт меня, выгибая меня дугой.

От боли ору. На одной ноте. От боли, от распирающей меня силы, от нестерпимого давления, от обжигающего, испепеляющего жара и тока этой силы.

Одноглазый за секунду стал похож на пепел истлевшей сигареты, осыпался невесомой взвесью.

Если бы на меня, сжигаемого, ломаемого, оглохшего, ослепшего, шокированного и контуженого, кинулись бы отморозки – порвали бы, как крыса – каравай. Но они отшатнулись назад.

– Демон! – выдохнул один.

– Демон-бродяга! – закричал другой.

– Повелитель нежити! – взвизгнул третий.

И этот визг стал для них сигналом к отступлению. Они прыснули – кто куда, как кухонные тараканы от тапка.

С женщины вскочил насильник, тоже побежал, путаясь в спущенных штанах. И так меня это задело, что вернуло к реальности.

И эти глаза. Этой женщины.

Прыгаю. И сам от себя офигиваю. Перелетев через этого насильника, падаю, качусь кубарем – ноги разной длины, не привык. А насильник так резко совершил поворот от меня, что тоже упал, порвал штаны, припустил от меня под прямым углом. А я никак не встану. То нога не гнётся, то рука не выпрямляется.

Одним словом – метнул в него штык. И ведь попал! С левой, изуродованной, руки! Не совсем удачно, не туда, куда целил, и не так как хотел, но – попал! Хотел-то я меж лопаток ему клинок вогнать, а попал – в ягодицу, да еще торцом рукоятки. Нет, там торец будь здоров! Можно, как молоток использовать! Но, блин, в задницу?!

И очень удивился, что голозадый рухнул, затрясся, стал стремительно сереть, испепеляясь. А меня опять выгнуло дугой и стало колотить, будто я на высоковольтный кабель помочился.

Пока меня колбасило, отморозки разбежались. Да и плевать на них! Судьба их незавидна и уже определена. Самим родом их занятий. Не сегодня – так завтра сдохнут. В придорожной канаве, а саваном им будет дорожная пыль.

Глава 2

Встаю. Меня ещё потряхивает и распирает, как ту лягушку, надутую через соломинку.

Осматриваю себя. Раз уж ужалось выжить – надо жить. Разбираться с поломанным телом, с глючащим разумом, с…

Я же голый! И ладно бы – совсем всё отрезали, но треть-то оставили! Стыдно чёй-то стало. Две пары женских глаз пристально наблюдают за мной. От этих взглядов и стало стыдно. Поворачиваюсь боком, ковыляю к куче тел на дороге.

Старшая стоит в боевой стойке, сверкая своими женскими белыми прелестями через прорехи остатков одежды, маня меня горячей, живой, чистой кровью, что обильно стравливается через порезы. А руки – как и моя правая рука – бессильные. Видел, как она пыталась ножи подобрать. Глаза её – в пол-лица. Бывает. И не таких красавцев на дороге встретишь. И не так охудеешь в атаке.

– Кто ты? – кричит мне.

Кто я? А в самом деле – кто я? Не помню. Ничего не помню. Никаких координат. Как моё имя? Родовое имя? Родина? Какого я рода? Одно понятно – почти мужского. Блин, опять стыдно. Потому как видно. Откуда я? Как сюда попал? Что происходит? Ни на один из этих вопросов у меня нет ни одного ответа. Даже приблизительного.

Куча тел шевелится. Живы аж семеро. Четверых я однозначно определил отморозками. Мне и так хреново, но почему-то уверен – силы никогда не бывает много. Мой штык переводит их в пыль. Обидно, что всё сразу. Вместе с одёжами и оружием. Всё, за мгновение, истлевает в прах. Да и!.. Плевать!..

Меня так распирает, что, кажется, пукну – взлечу!

Трое живы. Красная расцветка единообразных шмоток как бы намекает на их единство. Один встаёт сам. Меня боится. Правильно делает. Такую красоту встретишь в тёмной подворотне – обделаешься. Выставляю в него обе руки в жесте, который для меня означает остановку. И показываю ему, кроме семи с половиной пальцев, что ладони мои пусты. Как и мои карманы. Карманы у меня – прозрачные настолько, что нет их, сам может видеть, что у меня где припрятано. Потом махнул ему левой ладонью, подзывая, указывая на его раненого товарища, жестом-рывком демонстрирую, что парня надо извлечь из-под тел. Он меня понял. Опустил топор, помог. Но старался держаться как можно дальше. Воняет? Бывает! Тебя будут пытать – не так обделаешься, не так обмараешься.