Тёмные самоцветы - [97]

— Что это такое? Я видела нечто подобное… еще в детстве в деревне.

— Китайские маки, пока совсем юные, — пояснил Ракоци. — Когда они вызреют, из них можно будет готовить сироп для утоления боли при серьезных ранениях. У меня он был, но кончился, когда я вправлял Неммину перелом.

— Он очень страдал, — напомнила Ксения.

— А без снадобья мучился бы много больше, — спокойно возразил Ракоци, зажигая последний светильник и поворачиваясь. — Лекарство из анютиных глазок тоже хорошее средство от боли. Не столь сильное, как настойка из мака, но более действенное, чем ивовая кора.

Сделав еще шаг к нему, Ксения глубоко вздохнула.

— Ференц Немович, — сказала она, чуть помедлив. — Мне нужно поговорить с вами. Пожалуйста. Выслушайте меня. Я решила, что должна все вам сказать, хотя у меня были сомнения.

— Вот как? — Ракоци загасил свечу и поставил ее на бочонок с ламповым маслом. Его темные глаза потеплели.

Теперь, когда все внимание мужа было направлено на нее, Ксения снова заколебалась.

— Я… я давно ношу в себе это… с месяц, наверное… или больше… — Она отвернулась так резко, что край ее сарафана чуть было не опрокинул горшок с можжевельником. — Боже милостивый! Я так неуклюжа.

— Ничего страшного, — ласково произнес он. — Продолжайте, прошу вас.

— Я пыталась сказать вам все это и раньше, но вы были заняты или… были со мной… и я… и мне не хотелось… — Она всплеснула руками. — Это так скверно, что я…

Ракоци потянулся и тронул ее за плечо.

— Не стоит так мучиться, Ксения. Успокойтесь. Я вас не съем. Говорите.

Она — опять резко — повернулась к нему, но держалась по-прежнему на расстоянии.

— Да, ведь вы так добры… а я… я неблагодарная дура. Не понимаю, отчего вы не бьете меня. Но неустанно благодарю за то Господа и Пречистую Деву.

На этот раз отвернулся он.

— Я слишком хорошо знаю, что такое побои. И повторяю, что никогда не причиню вам зла.

— Вы можете и передумать. — Голос Ксении задрожал. Она глубоко вздохнула. — Я и сама на вашем месте не снесла бы предательства в своем доме.

Несмотря на большое желание утешить ее, ему захотелось узнать, что же она натворила.

— Если моего слова вам недостаточно, вот мой стилет. — Ракоци ощупью нашел на поясе ножны. — Я дам вам его, чтобы вы в крайнем случае смогли от меня защититься. — Он потупился, поймав ее изумленный, испуганный взгляд. — Простите, Ксения. Это шутка. Неуместная шутка.

Его смущение подбодрило ее, она выпрямилась и расправила плечи.

— Я сделала одну вещь… полагая, что в ней ничего нет дурного. Я рассудила, что тот, кто просит меня о ней, не стал бы просить, если бы в этом было что-то неправильное. Возможно, я и сглупила, но сделанного не воротишь. А теперь мне все кажется, что я обманулась и что я перед вами грешна, против собственной воли. Я ведь совсем не хотела вас подвести. Мне сказали, что к вам это отношения не имеет. Я, возможно, плохая жена, Ференц Немович, но я никогда бы не пошла бы на то, что посчитала бы опасным для вас. Никогда. Ни за какие блага, ни даже за все радости рая. — С каждой фразой она отступала на шаг и, замолчав, замерла в отдалении.

Тревога, которая в нем шевельнулась, не нашла отражения на лице Ракоци. Голос его звучал по-прежнему мягко.

— Что же вы сделали, Ксения?

Она всплеснула руками и вновь свела их в замок.

— Мой дядюшка попросил меня рассказать ему о Юрии. О том слуге, которого вы отослали к…

— Я знаю, о каком Юрии вы говорите, — прервал он ее.

— Да. — Ксения судорожно вздохнула. — Да, Анастасий Сергеевич хотел знать, почему его отослали к иезуитам. Он все выяснял, не сделали ли вы это, пытаясь примириться с отцом Погнером, но я ответила, что мне это неведомо. — Она прошлась по импровизированному питомнику, рассеянно оглядела маки, потом подошла к кадке с аконитом и, обогнув большой раскрытый дорожный сундук с землей и торчащим в ней садовым совком, вернулась на место. — Он сказал, что польское посольство настроено против вас и что отец Погнер обвиняет вас в ереси. Это правда?

Ракоци пожал плечами.

— Да. Это так. Мне запретили посещать мессу.

— А Юрий должен был рассказать, как все обстоит на деле и склонить их к перемене своего мнения? — допытывалась она в надежде на благополучный исход разговора.

— Надеюсь, что этого не случилось, — мрачно откликнулся Ракоци. — Несомненно, Юрий отозвался бы обо мне как о слуге сатаны, а отец Погнер весьма бы возрадовался такому свидетельству.

Ксения, побледнев, осенила себя крестным знамением.

— Как о слуге сатаны?

Ракоци саркастически рассмеялся.

— Ксения-Ксения, вы неглупая женщина и со временем непременно поймете, что людям свойственно объявлять слугами сатаны тех, кто не соглашается с ними или им почему-либо неугоден. — Темные глаза его помрачнели и устремились куда-то вдаль. — При всем при том они чествуют труса как храбреца, называют бессребреником корыстолюбца и нарекают благочестивым того… — Он внезапно умолк и потер лоб ладонью.

— Благочестивым — кого? — прошептала Ксения.

Ракоци тряхнул головой.

— Все это лишь досужая болтовня, дорогая. — Он какое время наблюдал, как она мнет в ладонях сборки шелкового сарафана, потом поднял руку. — Это все, что хотел узнать князь Анастасий? Почему Юрия отослали к отцу Погнеру?