Темные реки сердца - [199]

– Куда мы едем? – спросила Вилла.

– Сначала нам нужно выбраться из Калифорнии, – ответила Мей Ли. – Мы едем в Лас-Вегас. В этих местах много людей путешествуют в таких же домиках на колесах. Мы всего лишь одни из них. Потом я вас покину, и вы отправитесь дальше с другими людьми. Некоторое время фотографии вашего отца будут появляться в газетах, и пока о нем будут рассказывать разные небылицы, вы уже окажетесь в безопасном и спокойном месте. Вам придется изменить свою внешность и научиться помогать таким же людям, как вы. У вас появятся новые имена и фамилии. Вы поменяете прически. Мистер Дескоте, вам, видимо, придется отрастить бороду. Вам еще предстоит поработать с хорошим педагогом, чтобы расстаться с карибским акцентом, хотя его очень приятно слышать. О, вас ждет так много перемен в жизни. Но вам будет хорошо, хотя сейчас в это трудно поверить. У вас будет важная работа. Ондина, мир не пропал. Вилла, я повторяю тебе то же самое. Он просто проходит через край темного облака. Нам нужно многое сделать, чтобы это облако не поглотило нас окончательно. Я вам обещаю, что этого не случится. Перед тем как мы начнем, я могу предложить вам чай, кофе, вино, пиво или, может, лимонад?

…Раздетый до пояса, босой, я так замерз в эту жаркую июльскую ночь. Пройдя мимо зеленого стула и лилового столика, я останавливаюсь в конце комнаты, освещенной синим светом. Я стою перед открытой дверью. Я не желаю продолжать это странное путешествие. Мне хочется поскорее выбежать в теплую темную ночь, где мальчик снова может стать мальчиком. Туда, где правда, которую я, как мне кажется, не знаю, может оставаться вечно скрытой от меня.

Я не успел моргнуть и глазом, как будто меня перенесло с помощью волшебного заклинания, но я уже покинул синюю комнату и оказался в подвале строения, которое раньше было настоящим сараем и располагалось рядом с тем местом, где теперь стоит этот новый флигель. Старый сарай был полностью разрушен, землю разровняли и посеяли там траву. Но подпол остался нетронутым и был соединен с самыми глубокими подвалами нового флигеля.

Снова против моей воли меня потянуло вперед. Или, может, мне кажется, что помимо моей воли. Хотя я дрожу от страха перед какой-то неизвестной мне темной силой, которая увлекает меня, на самом деле мною движет скрытое желание все узнать, обрести и понять правду.

Я пытался подавить это желание с той ночи, когда была убита моя мать.

Я нахожусь в коридоре шириной метра два, с наклонным полом.

Со сводчатого потолка петлями свисает электрический провод. Неяркие лампочки, как на рождественской елке, висят на расстоянии трети метра одна от другой. Стены сложены из обычных красно-черных кирпичей, заляпанных цементом. В некоторых местах на кирпичах заплаты грязной белой штукатурки, гладкой и сальной, как жир на куске мяса.

Я стою в этом крохотном коридорчике, чувствуя, как колотится мое сердце. Я прислушиваюсь к звукам в комнатах подо мной, пытаясь понять, что меня может ожидать впереди. Я прислушиваюсь к звукам в комнатах, которые я уже миновал. Я хочу, чтобы меня кто-нибудь позвал и я мог бы вернуться в спокойный мир наверху. Но не слышно ни звука ни впереди, ни позади, только стук моего сердца. Хотя мне не хочется прислушиваться к тому, что оно шепчет мне, я понимаю, что сердце уже знает все ответы. В глубине души я понимаю, что правда о моей дорогой мамочке ждет меня впереди и что позади остался мир, который уже никогда больше не будет прежним для меня. Мир, который изменился раз и навсегда, и в худшую сторону. И случилось это тогда, когда я вошел во флигель.

Пол здесь каменный, и мне он кажется ледяным под моими босыми ногами.

Пол довольно круто идет под уклон, но коридор заворачивает широкой петлей, поэтому при необходимости можно толкать тачку вверх без особого усилия или спускать ее вниз, не рискуя, что она потащит тебя за собой.

Испуганный, я шагаю босиком по этому ледяному полу, поворачиваю и попадаю в помещение с десяток метров длиной и шириной метра четыре. Пол здесь ровный, спуск закончился. Низкий ровный потолок. Как бы припорошенные снегом тусклые елочные лампочки на петляющем проводе дают недостаточно света. В прежние дни, до того как на ранчо провели электричество, здесь хранили фрукты и овощи, собранный в августе картофель и сентябрьские яблоки. Подвал достаточно глубок, чтобы было прохладно летом и ничего не замерзало зимой. Здесь полки были заставлены домашними заготовками фруктов и овощей.

Какой бы ни была эта комната раньше, сейчас она выглядит совершенно иначе. Я просто примерзаю к полу и не могу двигаться дальше. Вдоль одной длинной стены и захватывая половину следующей стоят фигуры людей в натуральную величину, изготовленные из белого гипса. У каждого своя ниша, и кажется, что люди пытаются выбраться из этих стен. Здесь фигуры взрослых женщин и девочек лет по десять-двенадцать. Все обнажены. Их, должно быть, двадцать, тридцать, а может, и сорок. Некоторые стоят в отдельных нишах, другие составляют группы в два или три человека. Они склонились голова к голове, раскинув руки и иногда соприкасаясь ими. Он нагло заставил одну группу схватиться за руки в безмерном отчаянии, ища спасения друг в друге. На лица невозможно смотреть. Чувствуется, что люди кричали, молили, агонизировали, боролись, корчились от невыносимой боли, страдали от такого кошмара, который было невозможно выдержать. Как правило, их позы выражали униженность. Они пытались защититься, вскинув руки, или умоляюще простирали их, или старались прикрыть ими грудь и гениталии. Одна женщина смотрела сквозь растопыренные пальцы, прижав руку к лицу. Все они умоляли, плакали. Было видно, что они охвачены ужасом. Даже с первого взгляда можно было понять это. И если первое, что пришло на ум: это всего лишь гипсовые скульптуры, извращенное выражение помутившегося разума, – то в следующее мгновенье я понимаю, что на самом деле все гораздо хуже. Даже в полутьме их незрячие белые глаза зачаровывали меня. Под их взглядами я не мог сдвинуться с места. Так всякий, взглянувший на лицо горгоны Медузы, превращался в камень. Но ее лицо было ужасно, а лица передо мной были не такими.