Тёмные птицы - [52]

Выйдя с другой стороны парка, он миновал Никольскую пустынь, с получаса медленно брел вдоль опустевших старых улиц и наконец вышел к своей любимой полуразрушенной, словно от пожара почерневшей стене. Пустые Холмы ничуть не изменились, как не менялись вот уже… кстати, сколько было лет этому месту? На темно-серой земле не было ни листьев, ни мокрых разводов от вчерашнего ливня. Сева взобрался на широкий каменный выступ: далеко впереди возвышался гладкий, но очень крутой холм, он был ровный со всех сторон и такой правильной формы, что казался сотворенным человеческими руками. Кто знает, может, на самом деле это был какой-то курган? Сева взобрался выше, пробежался по кривому хребту стены, без труда держа равновесие, и легко слетел вниз, беззвучно коснувшись ногами поверхности земли, с которой взметнулась вверх туча черной пыли. Отсюда было рукой подать до старого высохшего русла ручья. Сам ручей, конечно, так здесь и не появился, даже несмотря на месяц нескончаемых дождей, но полосы на дне оврага все равно выделялись так отчетливо, будто вода только-только пробежала здесь и испарилась. Севе вновь показалось, что он слышит ее далекий плеск.

Он не знал, сколько времени провел тут, – решил больше не смотреть на часы. Он дошел до холма, обогнул его с правой стороны, а затем вернулся к стене и отправился обратно в город. Ему бы следовало уже двинуться к Белой Усадьбе, чтобы попасть в деревню, но его отчего-то потянуло к дому: там сейчас никого не было – ни отца, ни Юли, ни Лизы. Севе захотелось побыть там одному, пройтись по пустым комнатам, послушать тишину этого дома, закрыть глаза и услышать, как где-то наверху, в мансарде под крышей, льется песня на греческом языке.

Полный все той же странной решимости, которая сегодня тянула его от одного угрюмого места к другому, и еще какого-то чувства, что нашептывало, будто в одном из этих мест он непременно обнаружит что-нибудь важное, он проделал весьма длинный путь через город, по дороге завернув и в центральный городской парк, – тот тоже выглядел заброшенным и вымершим, как и весь Росеник. Сева даже вздрогнул, когда прохожий (наверное, пациент отца) поздоровался с ним, – уж очень необычно смотрелись люди на этих осенних улицах и на пустых дорожках парка. Севе казалось, что только он один, да еще и Дима Велес совершали сегодня свою хмурую прогулку по городу.

Ирий – центральный парк – помпезно возвышался на холме, испещренном могучими дубами. В центре из мраморного фундамента бил фонтан, где плавали буро-коричневые листья с волнистыми краями. В глубине же парка тенистая аллея из пихт выводила к статуе Союза Четырех Стихий, к которой Сева и подошел, заглядывая в стотысячный раз в каменные глаза изображенных колдунов.

Двое из них, Земляной маг и Водяная колдунья, были повернуты к Севе лицами, а остальные располагались так, что были видны лишь их спины, и приходилось обходить статую, чтобы увидеть их спереди. В детстве, сколько Сева себя помнил, его очень расстраивала такая несправедливость: ему, конечно же, хотелось, чтобы на виду у всех стоял именно Воздушный Колдун. Но тот, застыв в такой позе, будто вот-вот сорвется с места, устремил свой взгляд на тупик, на стену из веток. «И ладно бы еще Земляной маг, – размышлял маленький Сева; поговаривали, что эта статуя была сделана с известного колдуна Мирослава, – но зачем поставили вперед Водяную?»

Статуя, изображавшая Водяную, и впрямь уступала в красоте четырем другим и даже внушала страх. И хотя все четыре были сделаны из камня, она казалась самой каменной из всех: тяжелой и холодной, монументальной и неподвижной. На лице виднелся только ее приоткрытый рот, а глаза скрывались за прядями растрепанных волос и краем глубокого капюшона.

Из-за деревьев подкрался и налетел резким порывом холодный ветер, и Сева на секунду представил, как зашевелились длинные косматые волосы статуи, выбившиеся из-под капюшона, и как показались каменные безжизненные глаза.

Подавив неприятное ощущение в груди, Сева обошел Водяную колдунью и поглядел на Воздушного мага, который, пожалуй, был выполнен наиболее детально. Этот чародей держал в руке огромный меч и глядел так сурово, что его сила ощущалась даже теперь, когда сам колдун давно канул в небытие, а его каменное изваяние потрескалось и начало крошиться. Сева перевел взгляд на Огненную колдунью. У нее было молодое лукавое лицо, озаренное слегка пугающей радостью, ладони из грубого серого камня она вытянула вперед, а на них плясало пламя. Правда, огонь был сделан из рук вон плохо – в виде нескольких неровных язычков-лучиков, которые торчали вверх и вниз, будто колдунья зажала между пальцами по большому цветку георгина. Сева вновь вгляделся в Воздушного, погладил его по носку сапога и решил идти обратно. Но его вдруг остановило еще кое-что… Странно, он столько раз бывал здесь, столько рассматривал эти статуи, но ни разу не замечал, что отведенная назад правая рука Воздушного колдуна почти соприкасалась с каменными пальцами левой руки Водяной: та высунула ладонь из-под своей дырявой куколи.

И его вдруг охватило то самое чувство, что завладело им сегодня на мосту. Это была таинственная и душераздирающая скорбь по чему-то ушедшему: то ли по древним временам, наполненным захватывающими событиями, то ли по людям, которых не было с ним рядом, то ли еще по чему-то загадочному и неведомому, что ему не суждено было никогда узнать…