Темные ночи августа - [5]

Ивин был одним из троих младших лейтенантов, прибывших в полк накануне войны. Хорошо они смотрелись, стройные красавцы в поскрипывающих хромовых сапогах, в новенькой темно-синей парадной форме, и даже вишневые кубики на голубых петлицах у них сияли празднично. После коротких провозных новичков взяли в дело. Молодые летчики были оживлены, нетерпеливо поглядывали в сторону командного пункта, откуда должны были дать ракеты на взлет. Они не могли даже представить, что первый боевой вылет может оказаться последним, не умели они это на себя перенести, к себе примерить. Они ведь и страха-то еще пережить не успели.

В первом же вылете друзья Ивина погибли у него на глазах: один взорвался в воздухе, другого вогнали в землю истребители. Приковылявший на одном моторе Преснецов с нервной злостью спросил Ивина: «Что, бомбер, оскоромился? Понюхал пороху?» Ивин вздрогнул и ничего не ответил. Он подошел к Лазареву и заговорил бессвязно, волнуясь, стыдясь себя, не договаривая фраз: «Я только узнал его… Только начал узнавать, понимаете? Мы учились в разных отделениях. Поздно сошлись… Я еще не успел по-настоящему поговорить с Колей… И вот он умер…»

Ивин тихо отошел от летчиков и побрел вдоль палаток, постукивая прутиком по голенищам сапог и кусая губы. Лазарев окликнул его. Ивин резко оглянулся: чистое юношеское лицо, глаза широко открыты и ничего не видят. Он смотрел на Лазарева с изумлением, точно перед ним был совсем не тот, кого он ожидал увидеть.

— Ну как, Юра? Нашли тебе штурмана?

— Нет. — Ивин вздохнул и вдруг покраснел. — Пока нет… Командир сказал, что штурман приедет сегодня вечером. Кто-то из штабных…

Ивин отбросил прутик и присел рядом с Лазаревым.

— Как вы думаете, Сергей Николаевич, куда нас пошлют? Я слушал сводки: немец идет на Таллинн. Может, туда?

— Едва ли. Что-нибудь почище придумали. Работа по дальним тылам противника… Что-нибудь такое. Иначе к чему все это? — Лазарев показал на ящики с новыми приборами. — К чему эти хлопоты, особая группа, секретность…

РАССКАЗЫВАЕТ СТОГОВ

Сергея Лазарева я знал мало, он служил в третьей эскадрилье. Встречались мы только на полковых построениях да изредка в нарядах. Но, конечно, его трудно было не заметить: какой-то весь он был не военный, какой-то штатский. С начальством и своими мотористами он разговаривал длинными, закругленными, не уставными фразами. Симпатичный, всегда приветливый парень. А тут встретил и не узнал его, он даже с лица спал. Ну, думал я, переживает — нас хорошо поколотили. Да ведь кто тогда не переживал! Только уж после понял я что к чему. Лазарев ничего не знал о родных, оставшихся в Смоленске. Сидим как-то, слушаем сводку: «В минувшие сутки упорные бои на Полоцко-Невельском, Смоленском и Новоград-Волынском направлении…» Да и в газетах было: «Кровопролитные бои за Смоленск». Кто-то из летчиков сказал: «Ключ к Москве». А Лазарев: «Ключ-город». «Ну да, — говорю, — до столицы-то рукой подать». «Нет, его так всегда называли — Ключ-город. Помните из истории?» Я из истории мало что знал. Помню только картинку в учебнике: «Наполеон с холма смотрит на большой город — белые стены, башни, церкви, солнце на куполах. А Лазарев мне: «Еще раньше поляки стояли у стен». И начал рассказывать про Днепр, про холмы («южная часть города холмистая»), про сады («люблю наши яблоки!»), про своего замечательного деда, который жил в северной, заднепровской части города. Вдруг наклонился ко мне и тихо говорит: «Наполеон вошел в Смоленск шестого августа…»

4

— Капитан Дробот вернулся! — крикнул на ходу Ивин. Он остановился, как бы приглашая Лазарева за собой. — Идете, Сергей Николаевич?

Лазарев молча кивнул.

Семена Дробота трудно было узнать: щеки ввалились, в кожу въелись грязь и копоть, смоляные кудри слиплись от старого пота. Летчик сидел на патронном ящике, смущенно улыбаясь и потирая черную с проседью щетину.

Ему протягивали открытые коробки «Казбека».

— Нет, — сказал он, — дайте махорки.

Летчик ловко свернул цигарку и с наслаждением затянулся.

…Когда Дробот снова крикнул: «Прыгайте!», машину развернуло в сторону горящего мотора, и он увидел под крылом два белых купола. Третьего парашюта не было. Должно быть, стрелок выпрыгнул раньше. Но радиста и штурмана Дробот видел хорошо: их косо несло к опушке леса.

Дробот не помнит, как выбросился, как дернул вытяжное кольцо. Очнулся, когда его ударило стропами по лицу: навстречу летела темная зелень. Он быстро поднялся на ноги. Ныла рука и острой болью отдавала правая ключица. Летчик с трудом освободился от парашюта и заковылял к леску, где его должны были ждать штурман с радистом. Но когда Дробот пришел туда, то своих не нашел. Он стоял на опушке, прислушиваясь к отдаленному бою. На востоке, кого-то высматривая, кружил двухкилевой Ю-88. Надо было выходить на дорогу.

Дробот пристал к группе бойцов, выбиравшихся из окружения. Напуганные рассказами о диверсантах и шпионах, они недоверчиво приглядывались друг к другу. Однажды их нагнало звено «мессершмиттов». Ведущий перевернулся через крыло, за ним стали пикировать другие. Краем глаза, уже лежа в канаве, Дробот увидел, как от самолетов отделились черные капли. Вокруг висел грохот, все звенело, стонало… Это же звено (Дробот запомнил номера самолетов), возвращаясь с востока, снова напало на них. Боезапас у немцев кончился и теперь они просто резвились, с воем носясь над дорогой, словно старались вдавить людей в грязь.