Темная жатва - [3]

Тычками, пинками и окриками стражники замка пытались придать толпе смертников форму, отдаленно похожую на парадный строй. Времени у них это заняло немного; и хотя получившееся построение для парада годилось примерно так же, как крестьянская роба — для королевского бала, большего в данном случае и не требовалось. Сделано было главное: в этом сборище подонков был наведен относительный порядок. Палач мог приступать к делу, ну а приговоренные — покорно ожидать своей очереди, потратив последние оставшиеся минуты хотя бы на молитву. Ну или на раздумья: горькие и праздные одновременно.

Йорм по прозвищу Змей предпочел второй вариант — видимо, в силу недостатка набожности. А может, из-за чувства вины… вины перед самим собой, за собственноручно загубленную судьбу. Ибо в ошибках и оплошностях, что привели к плахе, был виноват не кто иной как он сам.

Первый раз Йорм оплошал, когда покинул родной клан, решив осесть по другую сторону торнгардской стены. Так прежнее, скудное и отнюдь не легкое, но зато привычное житье было принесено в жертву призрачным надеждам, не подкрепленным ничем, кроме юношеской самоуверенности. Ну и еще наглости… вот только не все ли равно, если этим надеждам так и не довелось сбыться?

В городе, где не проходит и ночи, чтобы кто-то не умер от голода или мороза, жить было не легче, чем в родной пещере. Намаявшись с поиском пропитания, так и не обретя постоянной крыши над головой, Йорм принялся воровать, а затем примкнул к шайке разбойников, в которой были и горожане, и такие же горцы-изгнанники. И этот шаг стал второй по счету его роковой ошибкой.

Банда промышляла на Тракте Тысячи Ступеней — единственном торговом пути, соединявшем Торнгард с равнинными землями. Свое название он получил от ступеней, прорубленных прямо в породе. Каждый день от городских ворот двигались возы, груженные железом, медью и золотом из местных рудников, а навстречу им следовали другие караваны: с зерном, мясом и вяленой рыбой.

Место для промысла было выбрано, казалось бы, идеально. Во-первых, Тысяча Ступеней не имела альтернативы, благодаря чему, пустовать ей приходилось редко. Во-вторых, дорога эта была слишком протяженной и извилистой, из-за чего охранять ее было донельзя трудно. А вот устраивать засады — наоборот: шайка могла менять место вылазки хоть каждый день, а многочисленные скалы и утесы у обочин тракта надежно укрывали налетчиков, позволяя им остаться незамеченными до самого последнего момента. До тех пор, покуда караван не подойдет к ним вплотную.

И даже сам факт прохождения пути через горы работал на пользу шайки: ведь передвигаться через Тысячу Ступеней надлежало осторожно, без спешки. А значит, незадачливые караванщики не могли надеяться даже на последний свой шанс — на спасение бегством.

Не обходилось, конечно и без потерь: охрана караванов не дремала, да и герцог Торнгардский не зря носил прозвище Железная Перчатка. Гвардия его светлости объявила охоту на обнаглевших налетчиков и все чаще устраивала обход тракта. Так что помахать кинжалом или топором доводилось частенько, а время от времени кто-то из членов шайки обязательно становился кормом для стервятников. Но не Йорм: он раз за разом оказывался в числе тех, кто успешно ускользал от гибели — и именно за это получил прозвище Змей. Ускользал, прятался в лабиринте из скал, чтобы вскоре снова вернуться на Ступени в составе своей банды.

Вот только любой удаче приходит конец. Однажды воины герцога все же собрались с силами и, окружив шайку, отрезав ей пути к отступлению, перебили ее почти целиком. Именно почти: к счастью или к несчастью, но Йорм Змей в той последней своей схватке оказался лишь оглушенным, но не зарубленным.

А вот почему тогда его все-таки оставили в живых, для чего не прикончили на месте, продержали в темнице, а теперь решили отрубить голову — незадачливый разбойник не понимал. В назидание другим… но кому? Тем более непонятно было Йорму, зачем казнить в один день такую кучу народу.

Между тем, во дворе замка происходило что-то странное… или, вернее сказать, как раз не происходило: казнь все никак не начиналась. Палач переминался с ноги на ногу, а в строю смертников кто-то даже зевнул — подчеркнуто, почти демонстративно, не отказав себе в этой мелкой, предсмертной, но дерзости.

Внезапно неподалеку от плахи появился высокий щуплый молодой человек — похожий на отощавшую от голода дворнягу, только что добротно одетый. Голос у него оказался соответствующим: звучал хоть и не без торжественности, но немногим более солидно, чем тявканье какого-нибудь уличного пустобреха.

— Его светлость, — начал Пустобрех, глядя в развернутый свиток пергамента, — могучий герцог Оттар, сын Бьярни, повелитель Торнгарда и покоритель сопредельных земель, являет вам, несчастные, свою высочайшую милость. Один из вас: тот, кто согласится искупить свои преступления кровью и жизнью, кто готов отдать их во благо его светлости — тот будет избавлен и от заслуженной кары, и от посмертного позора. Пусть тот, кто согласен принять милость и послужить его светлости, сделает шаг вперед.

— Эй, ты, а у меня другое предложение, — отозвался в ответ один из смертников: почти беззубый старик с реденькими белесыми волосами, — пусть его светлость возьмет свою милость и подотрется ей в нужнике!