Темная сторона Петербурга - [31]

Обогнув гору Нангу, отряд вышел на равнину перед ближайшей деревней. В рассеявшемся тумане Токугава и его самураи увидели поле, к которому уже слеталось воронье из соседних лесов. Пропитанный кровью воздух заполнился граем.

— Вот она, плата за единство и спокойствие страны, — с горечью сказал Токугава, глядя на трупы воинов, завалившие поле.

— Смотрите, — указал принцу его стремянный, — я вижу павшего Тоду Сигэмасу. Его стальной шлем разрублен мечом.

— Да примет Амида души достойных воинов! — опечалился правитель Токугава.

— Но что за клинок, который сумел разрубить сталь? — заинтересовался он. — Покажи-ка мне его.

Слуга спешился и, перешагивая через тела, подобрал и протянул меч своему господину.

Токугава слез с коня, чтобы принять оружие, но слегка оступился, и лезвие рассекло ему правую ладонь.

— И снова удар! — засмеялся Токугава, зажимая рукой место пореза. — Уверен, что знаю мастера, который создал этот клинок. Не напрасно Хидэёси охотился за мечами, собирая их по всей стране. Не зря искал потомков рода и возрождал кузнечную школу искусного мастера.

Принц пригляделся к оружию и убедился в своей правоте.

— Пока его злые клинки на свободе, не остановится кровопролитие в Японии, — сказал, нахмурясь, правитель.

* * *

«Прекрасная Оки, настаивая, чтобы испытали мечи мастеров в сражении, сказала отцу:

— Поскольку это касается меня напрямую, дозвольте мне самой выбрать опытных воинов для боя. Я хочу позвать тех, кому доверяю.

Дайме удивился, но подумал, что такая небольшая уступка желанию дочери никак не повредит состязанию и не уронит его чести. Он дал Оки свое позволение.

На следующий день во дворе замка утоптали поле, и два воина, с ног до головы закованные в стальные доспехи, вышли сразиться друг против друга.

У одного из них был в руках танто Масамунэ, у другого — танто Мурамасы.

Воины скрестили клинки, и клинки замелькали как вода, запели и зазвенели от напряжения. Ни один меч по крепости и гибкости не уступал другому.

Но преимущество оказалось за тем из бойцов, кто держал в руках прекрасное создание Масамунэ: чистая шлифовка этого меча ослепляла противника, отчего тот не мог вовремя заметить направление удара, чтобы отразить его.

Судьи и дайме уже были готовы присудить победу мастеру Масамунэ — ведь его воин побеждал.

Но Мурамасу это не устраивало. Он разозлился и затаил обиду.

Едва дайме остановил бой, страшный гнев закипел в сердце Мурамасы. Злоба переполнила его: он подскочил к проигравшему воину, выхватил из его рук свой танто и с криком „Вот как надо побеждать!“ бросился на другого бойца. Никто не успел вздохнуть, а он уже перерубил доспех из стальных пластин и, торжествуя, вогнал острие меча прямо в сердце противника.

С головы павшего скатился шлем, и собравшиеся в замке дайме увидели, чью голову он укрывал. Это была сама прекрасная Оки.

Ужаснулись все, кто видел ее смерть. Кроме Мурамасы.

— Я создаю мечи для настоящих воинов, которые никогда не смирятся с поражением! — закричал он в гневе и, разъярившись, изо всех сил рубанул по мечу ненавистного Масамунэ.

Удар был таким, что оба клинка не выдержали и разлетелись на части. По силе и крепости они были равны.

— Будьте вы прокляты, сильные клинки Мурамасы! Злая душа бессердечного создателя живет внутри вас, — сказал дайме, глядя на мертвую дочь».

— Зато они всегда побеждают! — вскричал Хидэёси, едва наставник Мацусита закончил рассказ.

Хидэёси держал в руках легендарное оружие мастера Мурамасы и смотрел на него с восторгом. Алое закатное солнце над повисшей в облаках вершиной горы Като отражалось в клинке и кровавыми искрами отблескивало в глазах молодого самурая.

Принц Токугава взглянул — и в душе его впервые шевельнулось отвращение.

* * *

Спекулянт продал клинок, предположительно, Мурамасы, Быкову. Эксперт Саша взялся за работу и несколько месяцев усердно трудился над полировкой клинка. Параллельно у другого мастера мы заказали к мечу новую гарду и ножны из черного лакированного дерева.

Вакидзаси получился дивной красоты.

Когда все было готово, мы все пришли полюбоваться восхитительным оружием, которое предназначалось для подарка шефу.

Меч самурайской чести походил на застывшего в прыжке благородного хищника-леопарда — чувствовались в нем одновременно и опасность, и дикая красота, от которой не хотелось отводить взгляда.

Саша тоже присутствовал. Он был мрачен и хмур.

Уже получив неплохое вознаграждение за свою работу, сказал вдруг, что чего-то там не доделал, не довел до ума, и, может, еще рано возвращать нам меч.

Когда Быков посмеялся над таким стремлением к сверхсовершенству, Саша насупился и начал пугать нас странными байками о «живом» клинке.

Дескать, если клинок Мурамасы вынуть из ножен, он не уймется, пока не лишит кого-нибудь жизни. Не зря, мол, оружие этого мастера запрещали в Японии, подвергая гонениям во время всего периода Эдо.

— Не надо его дарить никому, — заключил Саша свою пламенную речь. Он весь горел, будто в жару, и смотрел на нас жалкими глазами, непохожий на самого себя.

Быков добродушно похлопал Сашу по плечу:

— Я понимаю, брат, трудно тебе с такой штукой расставаться. Ты же специалист, профессионал-уникум. Но мы тебя утешим. Выпишем дополнительную премию за труды. Как, годится? Что скажешь?