Темная сторона Петербурга - [101]

Миха еще трепыхался, но собачье дыхание слышалось уже совсем близко за спиной, и кожа на затылке в ожидании нападения натянулась и налилась холодом.

И тут неловкий Жирбас споткнулся, зацепившись ногой за какую-то арматурину, торчавшую из земли.

«Все», — признался Миха самому себе. Он полетел на землю кубарем, пал лицом вниз и закрыл глаза в ожидании, когда в его спину вцепятся острые клыки и начнут полосовать, грызть и рвать на куски…

Темнота. Перестук крови в ушах. Ожидание смерти.

И вдруг — жалкий визг собаки, тишина и сразу после — голос.

— Вставай. Зачем лег? — раздалось сверху.

Жирбас, пыхтя, осторожно поднял голову: прямо перед ним помещались, словно столбы, чьи-то громадные ноги в джинсах и кожаных сапогах с латунными шпорами над каблуком.

Черного пса нигде не было. Вообще ни одной собаки не было рядом: вся стая смылась, исчезла.

Жирбас перевернулся на бок; встав на четвереньки, задрал голову вверх: над ним стоял, усмехаясь одними уголками губ, высокий черноволосый тип.

Кожа его отливала красноватой бронзой, и Жирбас немедленно ему позавидовал: на такой коже никакие прыщи не могут быть видны. Интересно, он от рождения смуглый или где-то загорел до такого состояния?

Во всяком случае, от прыщей этот тип явно не страдал. Да и вообще ни от чего: глаза его смотрели на мир расслабленно и беззаботно. И собаки ему нипочем, и гаражи эти вонючие… Он стоял, как Терминатор посреди мира, весь такой крепкий и самодостаточный, сам себе целый мир.

Жирбас, кряхтя, поднялся. Втянув пузо, попытался застегнуть молнию на штанах — она разъехалась во время позорного падения. Жирное белое брюхо, вывалившись из брюк, колыхалось над ширинкой, как беспозвоночный моллюск, вылезший из раковины.

Черноволосый с презрением смотрел на его дурацкие попытки.

— Тебе нужен тотем. Защитник, — сказал он.

Жирбас глянул: черноволосый не смеялся, не шутил, не ерничал. Глаза его были темны и непроницаемы, взгляд спокоен и скучен, как пляж на заливе в ноябре.

И от этого его ровного и уверенного спокойствия у Михи вдруг потеплело на душе: жаркая волна благодарности всколыхнула и затопила сердце.

— Пойдем со мной. Я тебе помогу, — сказал черноволосый.

Затолкав на место свое дурацкое белое брюхо, Жирбас вперевалку заторопился за удивительным незнакомцем. Он боялся упустить его. Ведь это был единственный в его недлинной четырнадцатилетней жизни человек, который не насмехался над его весом, не укорял его размерами одежды и даже не призывал к немедленному переходу на здоровый образ жизни и правильное питание.

Он просто хотел помочь. И благодарный Жирбас торопился изо всех сил, чтобы принять эту выпавшую и на его долю частицу счастья.

Его тотемом, как ни странно, сделался стриж. Стремительная легкая птица.

Он совсем не приспособлен к тому, чтобы добывать пищу, ходя по земле. Стриж питается только в полете. Раскрыв острый клювик, он на лету заглатывает нерасторопных насекомых. И никакого другого способа жить стрижи не знают.

Если стриж не сумел полететь — он погибнет…

— Жирбас! Ты что там делаешь? — окликали его знакомые пацаны со двора — все до единого — подонки.

Голоса их звучали странно, будто бы испуганно. А он стоял на самом краю брандмауэра, раскинув в стороны руки, и просто ловил ртом ветер… Наколотая сзади, на жирной шее, птица топорщила крылья, и перья шелестели от колебания воздуха.

Жирбас сделал уверенный шаг вперед. Он не испытывал ни капли страха.

Когда его тело распласталось на асфальте внизу, птица уже кувыркалась в воздухе, радостно ныряя в свежих потоках зюйд-оста.

— Жирбас? — неуверенно прозвенел одинокий мальчишеский голос.

По карнизам, постукивая коготками и курлыкая, бродили голуби.

* * *

— А ты не передумаешь?

— Ты что? Я? Никогда!

— Во веки веков?

— Бесконечно!

Только шестнадцатилетние могут так легкомысленно обходиться с вечностью, швыряя ее направо и налево. И сколько б ни кинули — у них все равно остается еще много. По крайней мере до 21 года — целых 5 лет.

Кирилл обнял Инку и поцеловал на виду у всей улицы. В ответ на возмущенные взгляды прохожих оба засмеялись. Обхватив друг друга руками, ввалились на порог студии «Tatoo-тотем».

— Мы хотим сделать себе одинаковые татуировки.

— Почти одинаковые, — уточнила Инка, улыбаясь. — Написать надо мне «Кирилл», а ему — «Инна».

Татуировщик молча смотрел на них. В его желтых глазах было что-то змеиное — наверное, уверенность в том, что он может вот так долго смотреть в глаза людям и молчать, не отвечая на обращенные к нему слова.

На нем и куртка была со змеиным узором. Кожаная, решил Кирилл. Кожзам — неуверенно подумала Инка.

— Хорошо, — кивнул, наконец, татуировщик. — Садитесь.

И отошел, чтобы достать инструменты. Длинные черные волосы, свесившись на лицо, закрыли его глаза.

— Не боишься? — одними губами спросил Кирилл.

— Нет, — Инка помотала головой и расплылась в радостной улыбке. «Я хочу тебя», — шепнула она, сияя глазами. «И я — тебя», — ответил парень жестами.

— Какой рисунок хотим? — спросил Кирилл, оглядывая образцы, развешенные по стенам салона.

— А-а-а… Пусть вот такая ящерка будет. Саламандра. Правда, Кирилл? — Инка сделала выбор стремительно.