Темная охота - [12]

… Самое начало и самый конец. Остальное смешалось и уже не понять, что было до, а что — после.

… Ради того, чтобы командовать, ты посылаешь людей на смерть. Не дам.

Как полно в тот день они понимали друг друга, а другие ничего понять не могли. Все знали про ЭТО, со дня на день ждали, а теперь дружно вертели шеями, от одного к другому, пытаясь хоть что-нибудь разобрать…

— Ты мучал нас ненужной работой, ты бил нас, ты вертел нами, как тебе вздумается. Теперь — все!

Омар нарочно, с холодной кровью, сам распалил себя. Он знал, что делал, когда не давал Косматому докончить фразу — это было опасно.

— Мы знаем, как умеешь ты говорить. Нет. Хватит с нас твоей болтовни!

А сам обвинял, оскорблял, издевался открыто. Никто никогда не говорил так с Косматым.

И Косматый не выдержал. Выпучил глаза, протянул назад руку.

— Палку! Я тебя (медленно, с паузами, пристально глядя), как самую гнусную тварь, как паука ядовитого, в пыль вколочу!

— Ты меня и пальцем не тронешь, ты никого больше не будешь бить. Все, Косматый, все!

Тот огляделся. Многие вокруг смотрели недобро, кое у кого чернели в руках ружья Вейнса. И Друзья тоже держались за пистолеты. Лева, оскалясь, подражая Косматому, чуть пригнулся. Настороженность, ни капли страха.

Косматый вдруг повернулся к Друзьям, поцеловал каждого. (Те стояли, как статуи, следили за остальными. Верные Друзья Косматого. Верные. Молодцы). И снова к Омару:

— Врешь, Омар. Трону я тебя пальцем. Смотри!

И первый удар по лицу, по глазам ненавистным, палкой…

… Все скрыто под пылью, под временем, под крепким щитом из ложных воспоминаний, который поставили перед собой люди, чтобы не помнить то, о чем не хочется помнить…

… Так было надо…

… Омар крикнул: «Не троньте, не убивайте его! Не здесь!»

… Пять шагов и ничего не видно — пыль. Она глушит все звуки, она больно бьет по коже, приходится кутаться, но толку от этого чуть…

… В окружении молчаливых Нескольких, посреди орущих людей…

… Отдалить бы момент, отдалить бы, ладонями оттолкнуть…

…. А потом было, кажется так. Кто-то бежал, высоко задирая ноги, словно задался целью насмешить остальных, кто-то держался за правое плечо, кто-то провалился в пыль, да там и умер, но не сразу, а через ночь, его не нашли, его не слышал никто, хоть он и кричал «я умираю». Кто-то рвал на ком-то одежду, кого-то волокли по переулку имени Одного Погибшего Друга, кто-то простирал руки к небу и кричал, подобно колумбовскому матросу:

— Земля! Земля!

… бури словно и не было, и ночь ушла, не настав, а только смутив обитателей палиаонды. Никто не спал, говорили, кричали…

Да, кажется, именно так все и было.

* * *

И Виктор тоже смутно помнил дальнейшее. Спешка, бессонница, постоянно Паула перед глазами, какие-то очень важные дела, от которых в памяти ничего не осталось, запросы, бумаги, разговоры. Он вспомнит, как потом ему предлагали сопровождать группу захвата (разве пойдут они полторы тысячи убивать, а, Панчуга?), ведь никто так и не знал Уалу, как он. И конечно, он отказался, но на него давили, и его начальство тоже стало давить, чтобы не портить отношений с Четвертой Службой. Дело дошло до того, что пришлось выбирать — соглашаться или уйти с патрульной работы, а значит, не выдержать испытательный срок и не вернуться в МП. Была безобразная сцена, он каждый раз будет морщиться, вспоминая ее.

Но каким-то образом, он не понял каким, все уладилось, он остался патрульным, не сопровождая группу захвата.

Он видел их, он специально пришел в порт, когда они ждали транспортников — очень ему хотелось посмотреть, что за люди пойдут на Бончарку.

Оказалось — самые обычные парни, как и везде, спокойные и веселые. И безо всяких соплей. Их было около сотни, и по вечерам они заполняли все припортовые улицы. Песни, анекдоты, зубодробительные истории, рассчитанные на доверчивых девушек, во всяком случае позволяющие девушкам продемонстрировать свою доверчивость. Патрульники ходили злые, как черти. Для всего города приезд группы захвата был большим событием.

Он был с ними, слушал их анекдоты, расспрашивал их, сам рассказывал про бончарцев. Конечно, никто никого убивать не собирался, этого еще не хватало, все было продумано очень хорошо. Парализующие поля, легкие стоп-ружья — никто никому не сделает больно. Заберут застывших людей, похватают их скарб, увезут. Никакого насилия.

Он представил себе, что вот, все готовы к отражению атаки, у всех ружья и древние пушки направлены в небо. Что у них — завораживающие излучатели? Вакуум-элюминаторы? Вряд ли есть что-нибудь поновее. Среди всего этого допотопного арсенала решительными шагами ходит Косматый в своей рабочей хламиде, подбадривает, грозит, одним словом, поднимает воинский дух. Женщины стоят у порогов, мужчины сжимают ружья и все, как один, смотрят в небо.

Среди них Паула.

Никиту, беднягу, бросили одного. Он лежит на кровати под окном, у самого входа в нору, по обыкновению что-нибудь напевает и здоровой рукой трогает клавиши своего любимого «Космического Дозора», самой гениальной в мире игры. Он боится, но виду не подает. Он все время боится с тех пор, как его укусил хармат.

Они, конечно, не успеют сделать ни одного выстрела. Они даже не поймут, что все кончено. Замрут в нелепых позах: кто упадет, кто будет стоять, пока и его не снесет ветром. На них осядет пыль, и птицы станут к ним подбираться, и, может быть, где-нибудь возникнет пожар — это вполне возможно при фикс-атаке. Огонь будет лизать их тела, им будет больно, ужасно больно, но они даже пальцем не смогут пошевелить, даже не поймут толком, отчего их гложет такая страшная боль.