Темная охота - [11]

Косматый взял ее сзади за плечи, сказал ласково:

— Так вот, Паула, жених твой артачится, обещания своего исполнить не хочет. Говорит, не пойду к вам. Что делать будем?

Глаза ее с прежней радостью смотрели поверх Виктора в стену, будто видела она там что-то необычайно интересное. Так слепые иногда смотрят.

— А что делать? Пусть уходит.

— Да нет, так не получится, — мягко возразил Косматый. — Нам женишок твой нужен. Ракета его нужна.

Старинное слово «ракета» Виктор только в книгах встречал. Он никак не мог отделаться от впечатления, что перед ним разыгрывают какой-то очень дешевый спектакль.

— А что больше нужно — ракета или он? — спросила она, все так же глядя в стену.

— Да ракета вроде больше нужна.

— А ты его убей. — Паула с наивным удивлением перевела взгляд на Косматого, мол, что ж сам-то не догадался. — Вот и ракета будет.

— Так тоже не пойдет, девочка, — засмеялся Косматый, — нам с ракетой без него не управиться. Ты уж попробуй его уговорить. А не уговоришь, мы с тобой вот что сделаем.

Косматый, как бы задумавшись, взглянул на телохранителей.

— Вот мои парни, чем не мужья тебе. У нас ведь, Панчуга, сам знаешь, с женщинами трудновато, у нас на каждую женщину три, а то и четыре мужа полагается, а твоей Пауле мы только двоих определим. Честь! Как считаешь, Панчуга?

— Эх! — сказал Лева, прижимая к груди шубу, — хорошо!

Все они смотрели на Виктора. Косматый, склоненный к Пауле, ехидный, довольный, Паула — она все еще улыбалась приклеенной своей улыбкой, — телохранители смотрели и ждали чего-то. Виктор только сейчас увидел, что свет в библиотеке красный, и стены красные, и глаза, и лица, и руки. И дышать было трудно.

— Так что, остаешься, Панчуга? — крикнул Косматый, но как-то медленно крикнул, словно сквозь вату.

— Я, — сказал Виктор, — против Зем… Паула! Пойдем отсюда.

Он посмотрел ей в глаза и увидел в них сочувствие и любовь, да, черт возьми, любовь, ту самую, что в начале, тогда.

— Паула!

— Вик, останься, — попросила она. — Иначе никак.

— Вот какие у меня молодцы, чем не мужья, — ни к кому особенно не обращаясь, бормотал Косматый.

Потом, много позже, Виктор поймет, что нервозность, почти истерика, которая владела всеми в тот день, шла исключительно от Косматого. Косматый находился тогда в крайней степени возбуждения, и возбуждение это передавалось другим.

— Я не могу. Я…

— Выбирай, Панчуга!

— Ты врешь, врешь, Косматый. Ты нарочно!

— Паула, — властно и зло сказал Косматый, — пойдешь за них, если он не останется?

И она так же властно и с такою же злобой:

— Пойду.

Виктор пошатнулся и деревянным шагом пошел к выходу. Взялся за дверь. И услышал сзади жалобный, рыдающий голос Паулы:

— Вик, останься! Если ты уйдешь… Ну, пожалуйста, Вик!

Потом он будет со стыдом вспоминать, как бросился к ней, как держал ее за плечи, как заглядывал ей в глаза (но уже ни следа той любви, вообще никакого чувства, одна скука), как морщился, как прижимался щекой к ее волосам, как просил ее уйти с ним, просил не надеясь, просто потому что не мог не просить, и все это на глазах у Косматого, который ходил рядом и ждал, когда закончится эта бессмысленная горькая сцена.

Будь хоть намек у нее в глазах, Виктор остался бы. Только досада и равнодушие, будто и не было ничего.

Он замолчал посреди слова, оттолкнул ее с силой, отвернулся, побежал к выходу, телохранители пытались перехватить его, но вся их сила была в кулаках да в ножах, он с ними легко справился, с муженьками. Треск суставов, пара сдавленных криков, шум падения — все случилось легко и быстро. Дверь, сорванная с петель, еще падала, а он уже бежал по площади.

— Держите его! — закричал Косматый.

И один голос, высокий, злой:

— Он предатель! Убейте, убейте его! Стреляйте в предателя!

* * *

Омар добрался до поселка, когда Виктор с Молодым уже улетали.

Что творилось, что творилось вокруг! Нижние ветры словно взбесились, они трепали его, не пускали, сбивали в молоко тяжелую пыль, били ею с размаху. По улицам, по полю, запахнувшись в траву, бродили высокие мрачные смерчи, так холодно было, а ведь только час назад стояла жара, хоть нагишом гуляй.

Он слышал все, о чем говорил Косматый (воке прижат к уху), уже никаких сомнений, уже все, и в первый раз за долгое, долгое время Омар вынужден был придумывать на ходу, как вести себя и о чем говорить. Трудно оставаться честным и мудрым, когда ты уже решил что-то сделать и сделаешь наверняка, независимо оттого, прав ты или неправ — тогда не поступок зависит от тебя, а ты от поступка, а честность твоя, в конце концов, подогнана будет к поступку и тем самым убита. Омар никогда не признавался себе, что в тот день случились события стыдные и фальшивые, он даже не узнает этого никогда.

… На улицах бушевала пыль. Из нее возникали люди, пропадали и появлялись опять, устремляясь за ним, а он вихляющим пеульским шагом шел к дому Косматого. Вокс молчал. Косматый вынырнул вдруг из рыжего молока, в которое превратился мир, он стоял, широко расставив ноги, красный от пыли и холода, и скалил зубы в странной улыбке.

— Ну, вызвал пеулов?

— Нет.

— Так иди вызывай. Сегодня для них много срочной работы.

— Нет. Никакой работы не будет.