Темная охота - [10]

— Тебе только на людях неловко. Так это сейчас! — Косматый поднял глаза к бончарцам и с дурашливой серьезностью выкрикнул:

— Вон! Все вон! Панчугу вербовать буду!

— Хватит, Косматый, я пойду.

— Стой! Подожди! Сейчас! — Косматый вскочил из-за стола, бросился к колонистам. — Ну, кому говорю, давайте! Сейчас, Панчуга, сейчас! — стал выталкивать их в дверь.

Вскоре библиотека опустела, только Друзья остались. Теперь они сидели рядышком у заколоченного окна. Выла буря.

— Вот сейчас и поговорим, — суетясь, потирая руки, заспешил Косматый. — А и не выйдет ничего, все равно хорошо. Ведь мне, Панчуга, здесь и поговорить не с кем. Главный я тут. А с главным особенно не разговоришься. Все свои какие-то дела у всех, чего-то хотят, да и боятся… А мы с тобой вроде как равные. Да ты садись, садись. Вот, «болтуна» выпей.

— Пойду я, Косматый, — неуверенно произнес Виктор. (Только бы не поддаться, только бы выдержать!).

— Ты ведь просто зарежешь меня, Панчуга, если уйдешь. Ты пойми.

— Брось, Косматый. Что со мной, что без меня — все равно не получится. Да и не хочу я.

— Ты погоди, погоди, — горячился Косматый, он странно улыбался, глаза блуждали, вид у него был полусумасшедший. — Ты послушай меня! Ты — последний мой козырь, Панчуга. Лисенок — дурак-дурак, а понял, да только не до конца. Их же всех Омар с толку сбивает, умеет, подлец, с толку сбивать, раньше я думал — пусть живет, вроде контролировать меня будет, чтобы не зарывался, смотрю— нет, другого хочет. Тебя здесь не будет, они и не пойдут. Омар тут такое раскрутит! А ты — это оружие, это сила, без тебя ну никак, Панчуга! Думаешь, я для себя? Думаешь, так мне хочется у них вожаком быть? Ну, пусть хочется, пусть для себя — все равно для них получается! Ведь не о сегодняшнем надо думать, ведь так и пропасть недолго, если о сегодняшнем-то! Не понимают они.

У него было совершенно больное лицо. Он тосковал уже не скрываясь.

— Ничего не хотят, пусть Косматый за нас думает, лишь бы нам хорошо, да ладно, я что, я готов, на любую пакость пойду, а это сделаю. Пусть плюются, а только будут на Уале светлые города, будут, Панчуга, для этого ничего не жалко, ты еще их сам увидишь, Панчуга, может и строить сам будешь, ведь и надо-то немного — хотеть!

— Я не умею спорить. Косматый, — отбивался Виктор. — Только не мое это дело.

— Стоп! — Косматый снова переменился, жестко ударил взглядом. — Ты боишься смерти? Скажи!

— Не понял, — угрожающее сказал Виктор.

— Страшной, страшной смерти боишься?

— Это что, мне?

— Ты сначала скажи.

— Запомни, Косматый, — Виктор сатанел, когда ему угрожали, — со мной это будет непросто.

— Э, про-осто, так просто, что… — и опять перемена. Теперь уже хитрость, с прищуром, с какой-то гадкой веселостью, почти шепотом. — А вдруг они гуманизма-то и не проявят? Мы им залп, они — два. И ничего не останется и простить тебя некому будет.

Еще свихнешься. Ведь руки на себя наложить можно, а, Панчуга?

И Виктор через силу, не слушая:

— Нет. Все зря. Я против Земли не пойду.

— Вот затвердил: «Не пойду, не пойду!» А почему не пойдешь? Что там держит тебя? Земля? А ты там и не бываешь, сам говорил. Ерунда. Ничего там тебя не держит.

— Хватит об этом. Не знаешь ты ничего.

— Знаю, знаю, все знаю. — Косматый скучно поморщился. — Я тебя так знаю, что все твои дела за неделю вперед вижу. Ты за свободу свою боишься, на все готов, лишь бы свободу свою сберечь, а того не видишь, что от свободы этой ничего не осталось. Так не бывает, Панчуга!

Но Виктор специально не слушал, твердил свое.

— Я против Земли не пойду. Хватит. Пора мне.

В течение всего разговора Виктор ни разу не вспомнил о Молодом, о том, что с ним будет, если он останется на Уале.

— Паулу с собой возьмешь, ты подумай, Панчуга. Ведь девку тебе отдаем, против всех наших правил, не четырем, а одному, и какую девку! Она б нам таких бончарчиков нарожала, а мы тебе отдаем, пожалуйста, закончится все и забирай ее куда хочешь.

— Косматый…

— Ты погоди-погоди… Вот мы ее сейчас позовем, — Косматый подбежал к двери, распахнул, крикнул:

— Паула! Паула, сюда! Па-а-а-а-а-у-ула-а-а! — обернулся: — Лева, приведи!

Эмоциональный телохранитель соскочил со скамейки, выбежал прочь. Он вернулся с ней почти сразу же, видно, рядом была.

Паула не вошла — вбежала.

— Ох, буря, ну буря! Восторг, а не буря! Что в темноте сидите?

Включила свет.

Она была радостно возбуждена, наверное, сказали, что женят. Никогда Виктор не видел ее такой. Вернее, видел, но так давно, что забыл, при каких обстоятельствах.

— Вот, Панчуга, бери. Жена. — Косматый подобрел и стал похож со своей шевелюрой на рождественского деда.

Виктор молчал и не отрываясь смотрел на Паулу. Та была похожа в этот момент на девочку, которой дарят конфету, но при этом она не уверена, что не разыгрывают.

— Жарко у вас, — она скинула шубу прямо на руки эмоциональному Леве. Тот встал, как столб, не зная, что делать с неожиданной ношей.

— Ну, что? — не понятно было, то ли это предложение оценить ее красоту, то ли вопрос — зачем звали.

Виктор не мог отвести от нее глаз. Он всегда пытался быть объективным и всегда говорил себе, что не так уж она и красива, волосы слишком черные, подбородок великоват, глаза не так чтоб уж очень умные, но сейчас он забыл про все. Она и потом, в течение одиннадцати лет, будет вызывать в памяти именно этот момент. Вся в движении, яркая, радостная… Чересчур было в ней этой радости, вот что.