Темная материя - [62]

— Я пришел, чтобы предупредить вас об опасности.

Комиссару слышится приторный шепоток отвергнутого ухажера; шепот исходит из его собственных уст. Он торопливо отдергивает руки, которые по непонятной причине тянутся к Майке.

— Что бы ни случилось, вы должны оставаться на стороне Себастьяна. Он…

— Посмотрим, там будет видно.

Она вытирает повлажневшее лицо и приглаживает волосы. Еще пять секунд — и она снова превратится в непроницаемую галеристку, в управительницу чужих судеб, продавщицу преображенной в художество скорби. Еще три секунды…

— Не наделайте ошибок! Предоставьте все дальнейшее мне!

— Валите отсюда!

Она не орет; она формулирует вежливую просьбу. Комиссар повинуется. Дверной звоночек проиграл «Радость, пламя неземное»[25]. Майка, подойдя к окну, глядит ему вслед, наблюдая, как он мелкими шажками удаляется по тротуару, так высоко задирая колени, словно каждый раз перешагивает через незримый порог. Путь до конца квартала занял нестерпимо долгое время, а дойдя, Шильф, вместо того чтобы завернуть за угол, просто растворяется в воздухе.

7

У Риты Скуры сегодня выдался паршивый день, из тех, которые с каждой минутой становятся все паршивее и паршивее. Когда время подходит к четырнадцати часам, она обреченно садится в одно из кресел, которые во множестве расставлены на всех этажах на случай, если кому-то вдруг станет плохо. Даже если закрыть глаза, перед ее взором продолжают двигаться шаркающей походкой фигуры в купальных халатах, а в ушах стоит шлепанье тапок без задников, надетых на босу ногу. С самого утра ее окружает одуряющий запах дезинфекции, которая, по идее, должна бы вызывать представление о чистоте, на деле же вызывает только мысли о перхоти, пролежнях и вскрытых нарывах. С таким же упорством Риту преследуют неоновые трубки. Даже на здоровых лицах они рисуют жалкую гримасу болезни, а солнечный день за окном превращают в издевательскую декорацию, такую же неубедительную, как альпийская панорама шоколадной рекламы.

Рита Скура еще достаточно молода для того, чтобы считать здоровье делом соответствующего внутреннего настроя. В таких местах, как это, она чувствует себя чужой. Тот факт, что люди протыкают друг друга металлическими предметами или расчленяют на кровавые куски, представлялся ей всегда более сносным, чем физический распад, которым сопровождается так называемая естественная смерть. Глядя на то, чем завершается жизнь со всеми ее радостями, поневоле задумаешься, ради чего такие люди, как Рита, изо всех сил гоняются за субъектами, которые всего-то и сделали, что заменили мучительно долгое умирание скорой смертью. Истинных преступников — болезни, неизбежную смерть и страх перед ней — никто не схватит и не посадит за решетку.

Риту, пока она, затянутая в плотно облегающую шерстяную кофту, сидит в глубоком кресле из бездушного кожзаменителя, подобные мысли не посещают просто потому, что она к таким размышлениям не предрасположена. Она озабочена только тем, что зря теряет время. Рита не очень давно служит в своем ведомстве, но тотчас же чувствует, когда расследование начинает вязнуть и дело не трогается с места. Уж что-что, а тупики Рита ненавидит всей душой!

Единственный успех, достигнутый ею в этот незадавшийся день, заключается в том, что она неожиданным дерзким маневром сумела принудить главного врача Шлютера к короткому собеседованию. С утра пораньше она с вызовом прошествовала мимо регистратуры, поднялась на лифте в кардиологию и спряталась там в коридоре, притаившись за железным шкафом. Когда главный врач в сопровождении целой толпы белых халатов явился на утренний обход, она выскочила из засады и выросла перед ним на пороге первой же палаты. Шлютер, казалось, не удивился такой неожиданности. Не говоря ни слова, он схватил ее за рукав. Навык в обращении с частями тела, принадлежащими кому-то другому, проявился в его цепкой хватке и в безразличии, с которым он отнесся к особенностям Ритиной анатомии. Оттеснив комиссара Скуру к стеклянной двери и затащив ее в укромный уголок, он закрыл за собой дверь. Оставленные за дверью врачи и сестры тотчас же принялись изображать оживленную беседу, а сами с наигранным равнодушием аквариумных рыбешек то и дело посматривали на дверь.

Рита и главный врач Шлютер очутились на площадке черной лестницы среди ведер, тележек для белья и отслуживших кресел-каталок. Против обыкновения, Рите не удалось вставить почти ни слова. Шлютер не возвышал голоса и уложился со своей речью в пять минут.

Полиция, дескать, вот уже две недели, выдвигая нелепейшие обвинения, преследует его, врача, для которого клятва Гиппократа — не пустая формальность, а душевное убеждение. Возможно, тупоголовым чиновникам вроде Риты невдомек, как трудно руководителю такой сложной организации работать в подобных условиях. Некоторые пациенты отказываются принимать прописанные лекарства из страха, что в интересах фармакологической промышленности их травят неапробированными медикаментами. Тем более Рита, очевидно, не способна понять, что он, Шлютер, больше всех пострадал от ужасной смерти своего анестезиолога и для него это было самым сильным ударом. Больше он не намерен играть в эти игры. Если Рита и ее компания сейчас же не прекратят публично третировать его как убийцу, против всех них будет подан иск о клевете, и тогда разразится такой полицейский скандал, какого они еще не видывали. Он полагает, что ему нет необходимости называть имена тех влиятельных лиц, с которыми, как завзятый любитель гольфа, он регулярно общается.