Телохранитель - [59]

Об этом я думал, краем уха улавливая необходимые детали разговора, интонации говорящего и переводчика, которые свидетельствовали бы о внезапной перемене в его настроении. Но ничего тревожного не распознал. Гостеприимный хозяин за трапезой предпочел говорить ни о чем.

Но вот обед закончился. Я, ссылаясь на ограниченность времени, предложил сразу же перейти непосредственно к теме переговоров. Хаккани начал юлить. Нотки сомнения в его голосе очень точно передал Джемоледдин, причем делал это артистично. «Какой великий актер, — подумал я, глядя на толмача, — сначала подался в инженеры-гидротехники, а затем и в моджахеды».

Это были очень странные переговоры, даже для известного своим «даром предвидения» Джелалуддина. Он явно что-то недоговаривал. А вскоре и вовсе сказал, что им надо еще посовещаться. В мое отсутствие. А то вдруг я только прикидываюсь не знающим язык пушту. Поэтому мне было предложено пройти и подождать в одной из дворовых построек, где мне разрешалось выйти на связь со своим командованием, понятное дело, в присутствии соглядатая-переводчика.

Мой безотказный «зов» дальнего радиуса действия имел прекрасный декодер, любое мое сообщение в режиме «крипто» на приеме расшифровывалось максимум за полчаса, но сейчас я обязан был его отключить и говорить в эфир открытым текстом.

Ясно, что в такой ситуации мне приходилось быть дипломатичным и со своим начальством, докладывать ему о ситуации на переговорах в общих словах, чтобы не перехватили посторонние уши. Да и, сказать по правде, сообщать мне было особо не о чем.

Прошло не менее часа, после чего меня вернули к «достархану переговоров», однако разговор вновь не получался. Хаккани просил разрешить транспортировку через Хайбер большой партии оружия, настаивая на беспрепятственной проводке нескольких караванов, гарантируя, что ни один снаряд, ни одна пуля, перевозимая в рамках данного соглашения, не будут направлены против солдат или объектов шурави и центрального правительства. Объяснил, что большего он пока сказать не может. На что я ему ответил, что и мне в таком случае тоже пока нечего передать на свою сторону. Слишком уж мизерны гарантии, которые дает «предвидец» с таким веским «честным словом».

Потом все правоверные, находившиеся в комнате, гурьбой повернулись ко мне задом, встав в сторону священной Каабы, и принялись творить предвечерний намаз. Чтобы я — необрезанный кафир — не осквернял их таинства общения с Всевышним, меня вывели и препроводили в уже знакомую халупу с засиженными мухами окнами. Рядом со мной вновь оказались ставшие мне почти родными циклопы и неотступно следовавший за мной Джемоледдин. Там, в соседней комнатушке, контролирующей единственный выход из мазанки, они, постелив под себя циновки, бухнулись на карачки и тоже начали возносить хвалу Аллаху.

Впрочем, они это сделали быстро, поскольку должны были не спускать с меня все пять своих глаз. А вот религиозный экстаз главных переговорщиков продолжался вплоть до самого заката, когда уже Коран категорически запрещает молиться.

Время шло томительно. Я, конечно, передал в штаб, что Хаккани просит разрешить беспрепятственно провести через Хайберский проход караваны с оружием, но при этом слишком мало обещает. Гарантирует, что оно ни при каких обстоятельствах не будет использовано против наших. А что стоит слово вечного перебежчика, вы знаете, высказал я свои сомнения, и на «приеме» с моими доводами согласились.

А потом мы долго сидели с Джемоледдином друг напротив друга на паре перекошенных стульев, единственной мебели в комнатушке, и долго молча играли в «гляделки». «Трехглазый» аргус в лице двух бородатых, изуродованных войной и житейскими невзгодами физиономий, возвышался над нами с обеих сторон, держа на груди автоматы Калашникова. Казалось, все, что могли, мы друг другу уже сказали. Наконец я, решившись нарушить молчание, спросил толмача:

— Я что, приехал сюда для того, чтобы участвовать в этнофольклорном фестивале?

Из дома старейшины доносились гортанные распевы молящихся.

— Хаккани — не самый главный, кто может принимать решения, — объяснил мне Джемоледдин. — Он ждет соизволения сверху, поэтому и вынужден тянуть время.

— Неужели он испрашивает это соизволение у самого Аллаха?

— Нет, в нашей иерархии есть фигуры и повыше. Пойми меня, Сергей, — Джемоледдин впервые за все время нашего знакомства назвал меня по имени, — в наших местах Льва Толстого и Достоевского не читают. Это не то что не поощряется, а даже преследуется и карается. Есть только одна книга, достойная прочтения правоверным мусульманином, — наш священный Коран. Его наши дети знают сызмальства, поэтому с возрастом им остается, чтобы как-то скоротать время в молитвах, читать их все подряд наизусть.

Мне показалось, что мой собеседник тоже уже устал от всей происходящей вокруг тупости и уже начинает нести какую-то крамолу, за которую в предгорьях Гиндукуша могут устроить и примерное побивание камнями.

Разговор на заданную тему продолжился, но довольно быстро вошел в уже привычное русло (переводчик, видимо, пришел в себя и больше вольных высказываний себе не позволял), сведясь к религиозной пропаганде с его стороны и коммунистической контрпропаганде — с моей.