Тело в плюще - [86]

.

Одна загадка оставалась неразгаданной. Элейн категорически отрицала, что имеет какое-то отношение к трем свалившимся с каминной полки вазам. Она даже предположила, что цветы просто завяли, и Фейт их выбросила. Мэгги заявила то же самое еще раньше, и это ее утверждение в отличие от других прозвучало искренне. Так как же опрокинулись вазы? Три вазы — три человека. А если бы они задержались на острове еще несколько дней, не продолжали бы падать вазы — пока не осталось бы ни одной?

Элейн Принс сдержала данное обещание — колледж получил деньги на литературного центра. Появились и две стипендии — имени Бобби и Гвен. Она выкупила закладную на дом сестры Брента Джастиса, его единственной наследницы, и пообещала выплачивать ей щедрое пожизненное содержание. Она также отправила чеки Рэчел и Крис, а когда обе вернули их, позвонила лично и убедила пересмотреть решение. Это же подарки, а не плата за молчание или компенсация. Эйлен сказала, что хочет увидеть их всех — уже в Нью-Йорке, а не Бишоп-Айленд. Фейт Фэйрчайлд приняла гонорар без уговоров, а когда Элейн спросила, нет ли у нее желания время от времени обслуживать небольшие обеды — доставка личным самолетом, — отказа не последовало.

Непредвиденным результатом встречи на острове стало возрождение старой дружбы, но самым главным, думала Элейн, запечатывая письмо своему секретарю, Оуэну, было то, что Хелен Принс наконец-то умерла.

От автора

Первое авторское послесловие я написала в конце «Body in the Cast», пятой в серии, чтобы объяснить, почему включаю упомянутые в книге рецепты и почему не делала этого раньше. С тех пор я всегда и с удовольствием выступаю из-за кулис и говорю с читателями напрямую. В случае с данной книгой я хочу сказать, что, хотя некоторые из моих персонажей были не очень счастливы в Пелэме, это ни в коей мере не отражает мое мнение о подобного рода учебных заведениях. Я посещала женский колледж примерно в описанное здесь время и по сей день благодарна за полученное образование и обретенных там друзей, как и за тот разнообразный опыт, на долгие годы давший пищу для разговоров и воспоминаний.

Наше время было временем перемен. Когда я только пришла в колледж, существовавшие правила практически не изменились с тех времен, когда считалось, что женщин необходимо держать в строгих рамках, иначе они умышленно или неумышленно выходят из-под контроля. Ко времени выпуска разрешения на выход за пределы колледжа были отменены наряду со многими другими пережитками (нынешних студентов в моей альма матер шокирует тот факт, что нам не разрешалось иметь в кампусе машины — «Как же вы куда-то добирались?») На вступительное собеседование я пришла в весьма скромном платье модели «ланц», темно-синем, шерстяном, с белым воротничком. Заканчивалось оно ровно на середине коленки. К последнему курсу мы все разъезжали в микромини и носили яркие ситцевые юбки «маримекко» из Финляндии. Волосы у нас были длинные и прямые, бигуди были отброшены, а некоторые даже просили подруг разгладить их локоны утюгом. Одна студентка прославилась тем, что изобрела метод, при котором сама голова становилась огромным бигуди: мокрые волосы как можно плотнее закручивались вокруг головы, закреплялись и, высыхая, получались почти идеально прямыми. Мы хотели выглядеть — и говорить — как Джони Митчелл и Джоан Баэз. Я полюбила те четыре года. Каждая из нас имела право голоса в классе и пользовалась им, и тот опыт придал нам сил. Быть умной не считалось грехом. У нас были прекрасные наставники. И у нас была замечательная оранжерея, в которой на нашем первом году произошло событие века, ставшее для нас символ эфемерности и стойкости жизни. При следующем цветении нас уже не будет, но его увидят другие молодые женщины, может быть, похожие на нас.

Студенческий совет сегодня тоже другой — и все изменения к лучшему. Никто не стирает акценты, и студентов не распределяют по комнатам на основании религии или этнической принадлежности.

«Изысканный стиль» бывал порой излишне суровым, но все равно мы ценили те общие обеды (у каждой была под рукой «обеденная юбка», которую быстро натягивали вместо джинсов). Нас заставляли успокоиться, преломить хлеб и разговаривать друг с дружкой. Привыкнув к семейным обедам, я научилась ценить мою новую семью, семью друзей. Когда я поступала в колледж, мать одной моей подруги вдохновляла меня такими словами: «Всю жизнь ты проведешь по большей части с женщинами, а потому должна знать, какие они чудесные и сильные». Не знаю, что именно она имела в виду, но сейчас я знаю это так же, как и Фейт. Надеюсь, мне удалось передать, как важна для нее женская дружба и тесная связь с сестрой.

Работая над книгой, в которой описывается, как патология одного разрушает всю группу, я беспокоилась, как бы читатель не пришел к выводу, что такое случается по причине изоляции женщин — в колледже или где-либо еще. Вот почему в конце старая дружба, столь жестоко порушенная действиями Прин, оживает вновь. Я бы хотела, чтобы Барбара Бейли Бишоп продала свой остров и перебралась на Большую землю, где все они соберутся когда-нибудь в будущем — разумеется, с Фейт на кухне.