Тело Кристины - [9]

— Вы бегаете в шортах?

— Да.

— Носите спортивный костюм, мадемуазель.

Но она была бесстрашной. Я же не был охотником. Она не была добычей. Нет. Просто, я думаю, в тот самый миг, когда я впервые побежал за ней следом, это не я, а она побежала за мной. Это я стал добычей. Боже милосердный, какой прок осознать реальность, когда все уже поздно! Перемешивать свой мозг, чтобы там не осталось комков, перетряхивать воспоминания… Да как же без этого? Это единственный род деятельности, в котором мне еще дано принимать участие. Мой спорт. Мое хобби. Моя лотерея бинго. Номер… 26! Бинго! Столько мне было, когда она занялась моим похудением. У меня не было ни жиринки лишней. Но уже тогда она мечтала морить меня голодом. Номер… 13! Выиграл! 13 июля 1992-го. На верхней ступеньке церкви она остановилась и предупредила меня с улыбкой, что, сколько бы я ни пытался ее бросить, она никогда не позволит мне уйти. Никогда. Вспоминая об эрекции, которая случилась у меня в то мгновение, мне хочется оттяпать свой прибор, который и без того уже больше не пригодится.

Я бегал за ней неделями напролет. Мне было двадцать лет, и я был самым влюбленным мальчиком в мире. Потом я уехал на каникулы к своему ирландскому другу, который обещал развеять мою одержимость. Я заставлял его бегать за собой по утрам, настаивая, чтобы он бежал сзади, потому что впереди бежала она. Мне не надо было даже закрывать глаза, чтобы ее увидеть. Я видел ее лучше, чем если бы она и впрямь бежала впереди в холодном утреннем тумане, топча проселочные дороги, перескакивая торфяные кочки, периодически оглядываясь на меня своим влажным взглядом с облачком теплого выдоха в уголке потрескавшихся губ. Небо могло оставаться сколько угодно серым, я был окончательно отравлен синевой ее взгляда.

Первое же утро после моего возвращения. Глаза опухли от усталости. Кроссовки еще запачканы торфом и землей. Подоконник моего окна. Глаза слипаются и слезятся. Они больше не могут фиксировать этот дурацкий угол, на который я заставляю их смотреть. Я не позволяю себе моргать, настолько я боюсь пропустить ее появление. Она бегает так быстро. «Внимателен, будь внимателен!» Но в то утро она так и не пробежала. Ни на следующее. Ни через следующее. Она вообще больше не бегала по моей улице. Я прождал так неделю, вставая в шесть утра, пропуская первые лекции, в страхе, что она переехала, попала под машину или получила воспаление легких.

На седьмой день я прибежал к ее подъезду во вселенской тоске, которую ни в сказке сказать ни пером описать, и с абсолютной уверенностью, что остаток дней своих я проведу здесь в безнадежном ожидании ее. И вскоре появится статья о подозрительном типе, который ошивается у подъезда с неизвестной целью, подпрыгивает каждый раз, когда дверь открывается, и рыдает всякий раз, когда увидит, кто открыл дверь. Я знал, что способен быть этим типом. Наконец, из страха простоять так всю жизнь, я вошел в подъезд за какой-то пожилой дамой, потому что она набрала код. Не потому, что я осмелился, о нет! Я писался от страха при мысли, на какие глупости я был готов ради этой девушки. Я шмыгнул в подъезд за старушкой, видимо, слишком быстро, потому что она спросила меня: «Вы к кому?»

Я сказал, что к девушке, которая бегает. Она сказала: «А-а, к этой самой!» Я сказал: «Да». Она сказала: «Хорошо». Мы стояли и смотрели друг на друга. Ее лицо стало таким, как будто ей двадцать лет. Потом она молча подошла ко мне и молча показала пальцем квартиру на третьем этаже. И я увидел в ее глазах мужчину, которого она любила, танцы в баре нашего квартала, искусственные цветы, скатерти, запятнанные пуншем, платье, в котором она была, когда он пригласил ее на танец. Я почувствовал аромат ее кожи, аромат взволнованной девушки. Я танцевал вместе с ними их первый танец. Я слышал, как зимним вечером этот парень попросил у нее руки. Я почти уверен, что тогда шел снег и ей было холодно, но я совершенно уверен, что ей было плевать на это. Когда она показала на квартиру, она, наверное, тоже вспомнила искусственные цветы и то платье, слишком поношенное, за которое ей было стыдно в тот вечер, и снег, который был похож на декорацию в кино, потому что он пошел в тот момент, когда ей делали предложение. Я был во всем этом уверен, как ресторанный скрипач, который играет между столиками и искренне верит, что он помогает счастью влюбленных.

11

Есть. Я хочу есть. Я так хочу есть, что могу и свою жену съесть. Сейчас уже пять утра, а она еще не вылезала из своей комнаты. Приглаживаю свои длинные волосы, натягиваю штаны, которые почище, стряхиваю пыль с бороды. Приглаживаю брови, выковыриваю черноту из-под ногтей. Нюхаю подмышки. Тарзан готов к выходу в свет. Если произойдет несчастный случай и я ее встречу, то я, по крайней мере, хочу ей понравиться. Ну, или не вызвать у нее отвращения. Но… мы не пересечемся, это точно.

Мы с ней не пересеклись! У меня под ногтями заусенцы от паркета, волосня в подмышках слиплась от пота, а на голове измазана куриным жиром. Мы так и не пересеклись! В утренней темноте словно кто-то действовал вместо меня. Тот, кто полз в потемках по ледяному кафельному полу, это был не я. Тот, кто цеплялся за ручки всех кухонных шкафов, это был не я. Не я падал, искусно заглушая вскрик от боли. Это был кто-то другой, каскадер, которого я нанял, чтобы рисковать вместо меня. И он не дрейфил, этот тип, ни на йоту. Поскольку это не его жена могла в любой момент выйти на кухню, поскольку ему было по барабану до голубого взгляда. Он просто выполнял поставленную задачу, обычное дело, почти рутина, работа как работа, очередной раз пришел кому-то на выручку. Ха! Ха! Если проблема страха решается так просто, то я не только раздвоюсь, я раздесятерюсь, меня будет сто, тысяча! Один для жрачки, другой для умывания, третий для коробки с говном, еще один, чтобы собирать бомбы, пятый, чтобы подкладывать их ей под кровать, шестой, чтобы задушить ее, седьмой, чтобы забить насмерть, еще один, чтобы расчленить труп, и последний, самый сильный, сильнее всех, чтобы надрать ей задницу так, чтобы она сдохла от усталости и боли.