Тело № 42 - [20]

Это, ясное дело, легенда. А в легендах и мифах все персонажи, как правило, сплошные педерасты, лесбиянки, пожиратели детей, насильники матерей и зоофилы.

Но вот реальные наблюдения, которые приводит этнограф Александр Максимов в поразительной статье «Превращение пола» (1912).

Кеулин был старик шестидесяти лет, вдовец с несколькими детьми. Кроме этого у него был любовник, с которым он прожил более 20 лет и который тоже умер, так что Кеулин был дважды вдовец. Кеулин был полный бедняк. Тем не менее он уже имел нового любовника, тоже старика, который жил с ним в одном доме.

Можно подумать, что бедняга Кеулин был просто гомосексуалист с бисексуальным прошлым. Что ж, и среди чукчей не без греха.

Однако не все так просто. У чукчей и коряков, рассказывает Максимов, существовал институт «превращения пола». Мужчины и женщины по наитию шаманского вдохновения решали сменить пол, и окружающие относились к этому совершенно спокойно – не так, как мы сегодня относимся к транссексуалам.

Вот, например.

Вдова средних лет, имевшая трех детей-подростков, обрезала волосы, оделась в мужское платье и научилась владеть копьем и стрелять из ружья. Наконец она захотела жениться, и легко нашла молоденькую девушку, которая согласилась сделаться ее женой. Она обзавелась икрой от оленьей ноги, прикрепляемой на кожаной повязке к животу, и употребляла ее вместо мужского члена. Оленьей икрой чукотские женщины часто пользуются, пишет Максимов, «для удовлетворения противоестественного порока». Этой «превращенной» (или этому «превращенному») захотелось иметь детей от своей молодой жены. Она (он) вступила (вступил) в соглашение о «переменном браке» с молодым соседом. В течение трех лет родились два сына. Согласно чукотским правилам «переменного брака» они считались законными детьми превращенного мужа. Таким образом, эта женщина сначала была матерью, потом стала отцом.

Точно так же у чукчей и коряков обстояло дело с мужчинами, которые становились женами других мужчин. А другие мужчины, в свою очередь, тоже могли оказаться «превращенными». Так что ситуация, описанная в мифе о Большом Вороне, вполне реальна, хотя вряд ли была правилом. Размножаться-то надо! Тем более что мужчины, превратившиеся в женщин, очень любили нянчить детишек. На помощь приходил «переменный брак». Или же чукча женился на двух-трех женщинах. В этом маленьком гареме были и «обыкновенные», так сказать, женщины, и «превращенный». Максимов пишет, что «превращенные» очень уважались среди чукчей. Считалось, что они умеют колдовать и вообще приносят своим супругам удачу и счастье.

Бывали и скандалы, разумеется. Один такой молодой и лихой «превращенный» увлек всех парней стойбища, чем и заслужил ненависть местных красавиц. Сюжет для Еврипида!

Итак. У чукчей и коряков (а также у некоторых племен американских индейцев) мужская и женская роли существуют, но они не имеют тесной и обязательной связи с биологическим полом.

Почему же этот порок – такой противоестественный? И порок ли это? Похоже, что этот способ поведения – как раз очень даже естественный. Противоестественной – то есть не относящейся к природному естеству – является привязка биологического пола к социальной роли. Спешу оговориться, что слово «противоестественный» здесь не несет отрицательного заряда и означает «социальный и культурный».

Как это делалось в России

Не так затейливо, как у палеоазиатских народов. «Превращения пола» как социального института не было, разумеется. Хотя юный Федор Басманов плясал, нарядившись в женское платье, перед грозным царем Иваном Васильевичем, и очень был царем любим. Хотя в Средние века мужеложство приравнивалось к супружеской неверности, и не более того. Хотя лесбийскую любовь девушек церковь считала более извинительной, чем добрачную связь с мужчиной. Хотя посетивший Россию во времена Грозного англичанин Тэрбервилл был поражен распространением гомосексуализма в простом народе и даже написал об этом в стихах:

Хоть есть у мужика законная супруга,

Предпочитает ей он мужеложца-друга.

Тут же вспоминаются чукотские браки – жена-женщина и жена-«превращенный».

В XVII веке хорват Юрий Крижанич, проживший в России без малого два десятка лет писал: «Здесь, в России, таким отвратительным преступлением просто шутят, и ничего не бывает чаще, чем публично, в шутливых разговорах, один хвастает грехом, иной упрекает другого, третий приглашает к греху…» (Цитирую по книге И. С. Кона «Лунный свет на заре», М., 1998).

Я слышал возражения. Быть может, иностранец Крижанич слишком буквально понял русские ругательства. Один другому говорит – «я тебя…», «я их всех…». Хорошо. Допустим. Все может быть. Но почему тогда в русском языке столько гомосексуальных ругательств?

Хотя, конечно, дело не в буквальном истолковании наших родных матюгов. Сергей Соловьев писал, что в России на гомосексуализм смотрели очень легко, много легче, чем на Западе и Востоке. По крайней мере, до Петра. Правда, петровские жесточайшие преследования мужеложцев (сожжение на костре!) касались только военных, а вскорости были сильно смягчены. Но век с лишним спустя, а именно в 1832 году, в новом уголовном кодексе за мужеложство вдруг стали давать пять лет ссылки. Каковая норма, с малыми перерывами на первые годы Советов, продержалась до недавних пор. Ее и хотели восстановить думские страдатели за естественность.