Тельняшка - моряцкая рубашка - [18]

Им всё в диковинку. К машине их сразу не подпускают. У них шпильки из рук выскальзывают, молоток по ногтю стукает, дратва в щетину не вплетается. А стараются. Емельян Петрович сказал, что, если молотком стукать не научишься, к машине и подходить нечего.

Синий халат дяди Емельяна мелькает от табуретки к табуретке. Курсирует он по цеху и учит ребят. Ну, а мне делать уже нечего. Я туфли под мышку и к Жене Ежину подошёл, спрашиваю:

- Что сидишь без дела?

- Я не нанимался в сапожники. Дураков работа любит.

Жуёт хлеб с маслом и ухмыляется. Спрашивает меня:

- Что наработал?

- Тапочки-выворотки.

- Что ж не обулся? Твои на ноге каши просят.

- А эти новые тесны. Нужно же такое придумать - сшил на номер меньше.

- Вот здорово! - Женя так и расплылся.

Лицо его, и без того круглое, поперёк себя шире стало.

- Наработал! - Он смеялся, как смеются, когда получают большое удовольствие.

А мне в это время так грустно было, что и рассказать невозможно. "Тоже мне, - ругал я сам себя. - Нашёл на чём характер показывать. Вот и влип".

Как же мне хотелось надеть туфли, которые я сам сработал. Женя подмигнул мне и опять свою хрестоматию раскрыл - десятирублёвку показал:

- Видел?

- Да видел я её, видел! Что ты мне в глаза тычешь?

- Что это?

- "Что-что"! Десять рублей. Что я, десятирублёвки не видел?

- Видеть ты её видел. Только эта десятирублёвка - захочу - туфлями станет. И не такими, как твои. А красными. Вон там из красной кожи шьют. Видишь? Я возьму и куплю. И точно по ноге выберу. Гроши - они сила!..

Что говорить: грустный я вышел с фабрики. У многих ребят туфли на ногах поскрипывают, а я свои под мышкой несу. Старые мои правда дырявые. И большой палец виден, и под пяткой стёрлись.

Ругаю себя и думаю:

"Выходит, есть настойчивость, а есть и упрямство. Выходит, я сегодня не настойчивость проявил, а упрямство".

Женя рядом со мной топает. И вдруг кричит:

- Погоди!

Только это он не мне крикнул. Парень с нами поравнялся - совсем незнакомый, веснушчатый. Парень этот был, должно быть, из другой смены, а может быть, и совсем не из нашей школы. В руках он нёс красные выворотки. Честно скажу, таких красивых туфель я не видел.

Женя его за рукав:

- Продай туфли!

А тот:

- Ты руками не хватай. А то как хватану - не обрадуешься.

Женя книжку раскрыл и помахал десяткой перед его носом:

- А это видел?

- Ну, видел.

- Продай!

- Не продам.

- Чего жадничаешь? Мало десятки? Ещё подкину. По рукам?

- Сказал - не продам. Сам шил. Понимаешь? Матери покажу. Отстань.

- А почему не надел на ноги?

- Велики чуть. Шлёпают. Ничего, пока на комод поставлю - пусть все смотрят. А нога вырастет - надену.

Тут я вмешался в разговор:

- Какой номер твоих красных?

- Тридцать восемь.

- А у меня тридцать седьмой. На, примерь. Только видишь, мои коричневые.

Но парень тот за цветом не гнался. Он тут же примерил, а я тем временем надел его туфли. Надел и вижу - как раз.

- Ну как? - спрашиваю.

- Порядок, - говорит. - Если тебе хорошо, меняем.

- Давай!

- Ну, всё. Будь здоров!

И пошёл.

Я гляжу - нет Ежина. Смылся. Он и в классе не любил, когда кто-нибудь хорошо отвечает или там пятёрку схватит, а то ещё от учительницы какие-нибудь слова услышит, вроде бы "молодец" и всякое такое. Женька отворачивался тогда и смотрел в окно. Ох и не любил же он, когда у товарища удача или радость... Так и тут. Повезло сразу двум людям. Неприятно ему от этого стало. Ушёл. Ну и скатертью дорога!

ЕСЛИ СМОТРЕТЬ НАЛЕВО...

Пришлось-таки Жене Ежину поработать на Обувке. Нам ведь всем выдали постоянные пропуска - на таком красивом картоне, и две буквы по всему пропуску: У. Т. - уроки труда.

На Обувку мы ходили два раза в неделю. Я опять в паре с Женей. Что делать? Рост-то один. И потом он мой, как говорится, соученик. Хотя, честно говоря, я не хотел бы, чтобы Ежин был мне "со": сотоварищем, собратом и даже чтобы он назывался соучеником. Но тут, как говорится, против рожна не попрёшь.

Смешной был парень этот Женька. На Обувке стоял он с одним мальчиком на штампе. Только не подумайте, что они ногами на штампе стояли. Так только говорится. А они у штампа стояли. Один следил, как подаётся сырьё. Чтобы вы меня поняли, объясню: сырьё - это на Обувке кожа неразрезанная. На фабрике всё, что ещё не отделано, называлось "сырьё". Так вот: один из них - штамповщиков, значит, - следил за тем, как подаётся в машину сырьё, а другой, напарник то есть, нажимал рычаг - штамповал.

После первого урока по труду, на следующий день, Серафима Петровна спрашивает нас в классе, кто что делал на Обувке и понравилась ли новая работа. Доходит очередь до Жени.

- Ежин, а ты на какой работе?

- Штампую.

- Что штампуешь?

- Обрезки.

Ну, опять хохот в классе, опять Серафима Петровна сердится. Но я-то вижу: сама еле сдерживает смех. Спрашивает:

- Зачем же обрезки штамповать? Ты что-то путаешь.

- Ничего я не путаю. У нас возле штампа корзина. Я рычаг нажимаю и вижу, как в эту корзину обрезки падают. Потом подъезжает женщина с тележкой - эту корзину забирает, а пустую тут же ставит.

- Садись, Ежин, - говорит Серафима Петровна и вызывает его напарника. - А ты что делаешь на обувной фабрике?