Телесные повреждения - [96]

Ренни хочет остановить их. Она хочет найти в себе силы, чтобы сделать это, но она не может не только шевельнуться, но даже произнести что-либо, ее будто парализовало. Если ее заметят — ей крышка. Она не хочет смотреть на это, она вынуждена смотреть на это, почему она не ослепнет?

А вот что произойдет потом.

Ренни отведут в небольшую зеленую комнату без окон. На стене будет висеть календарь с изображением заката. Стол с телефоном, несколько газет.

За столом будет сидеть пожилой полицейский, коротко стриженый седой мужчина. Конвоир останется стоять у нее за спиной.

Ей предложат подписать бумагу, согласно которой ее выпускают на свободу. Там будет написано, что пока она находилась в заключении, ей не причинили вреда, и что она не обнаружила плохого обращения с другими заключенными. Она думает о Лоре, о ее распухшем обезображенном лице. Ренни понимает, что пока она не подпишет эту фальшивку, ее не отпустят. Она вдруг забывает, в какой руке держат ручку. Она подписывает.

Ей возвращают чемодан и сумочку, взятые из отеля. Пожилой полицейский предлагает ей переодеться перед тем, как встретиться с представителем канадского посольства, который прибыл, чтобы увидеться с ней. Неплохая идея. Ее отводят в другую комнату, очень похожую на первую, за исключением того, что на стене висит другой календарь, на нем изображена белокожая женщина в голубом бикини. Окон нет. Ренни знает, что за дверью караулит молодой охранник. Она открывает чемодан, видит свою одежду, которая принадлежала ей в прошлой жизни. Ренни плачет.

Ренни стучит, дверь сразу открывается. Она входит. Чище она, конечно, не стала, но чувствует себя значительно лучше; и держится с достоинством, чему немало способствуют произошедшие за несколько минут перемены. На ней хлопчатобумажное бледно-голубое платье, волосы зачесаны назад, насколько это возможно было сделать при помощи крохотного зеркальца, лежавшего в ее сумочке. В левой руке у нее чемодан, через правое плечо перекинута сумочка. Паспорта нет. Поэтому считать себя свободной еще рано. Ренни посчитала благоразумным не выяснять, что сталось с ее камерой.

Ее ведут по лестнице вдоль каменного коридора, проводят в просторную комнату с окнами. Она уже и забыла, что бывают такие большие помещения с такими огромными окнами. Ренни выглядывает на улицу. На месте, где стояли палатки, — пустырь, большое глинистое грязное поле. Ясно, что эта комната предназначена для демонстрации туристам, здесь, видимо, собирались продавать местные поделки, предметы народного промысла, художественного творчества аборигенов — как давно все это было. В углу два деревянных стула. Позади стоит человек. Он ждет Ренни. На нем по-прежнему темные очки и пиджак сафари.

Он здоровается с Ренни за руку, они садятся. Он предлагает ей сигарету, длинную черную, с золотым ободком. Ренни отказывается. Он явно нервничает, но тем не менее улыбается. Он выражает сожаление по поводу того, что ей пришлось пережить столько неприятностей. Она заставила их поволноваться. Они мало что могли сделать в условиях нестабильности в регионе, поэтому правительство ударилось в панику. Но слава Богу, обстановка нормализуется.

Конечно, она должна понимать, что правительство не может принести публичных извинений, но неофициально, ее уведомляют, что этот прискорбный инцидент будет учтен. Они понимают, что с журналистами не должно случаться ничего подобного. Произошла досадная ошибка. Они выражают надежду, что она именно так это и воспринимает.

Ренни с улыбкой кивает. У нее колотится сердце.

— Конечно.

— По правде говоря вас подозревали в шпионаже. Что вы — иностранный агент. Занимаетесь подрывной деятельностью. Ну не абсурд ли это? Что поделаешь, издержки местного колорита.

Явно, что Сафари мнется, не решаясь перейти к главному. Наконец, он преодолевает замешательство. Дело очень деликатное, вызволить ее отсюда оказалось гораздо сложнее, чем она может себе представить. Ей неведомы механизмы власти небольших южных государств. Правители чересчур темпераментны. Нерациональны, не подчиняются законам логики. К примеру, премьер-министр был крайне возмущен тем, что американцы и канадцы не прислали войска для его поддержки; вы только вообразите, крохотный мятежик, бунтик, заглохший, не успев начаться. Но здешний премьер решил заточить Ренни за решетку в отместку за то, что ему не оказали помощь. Как заложницу. Может ли она вообразить, что такое возможно?

Ренни может.

— Насколько я понимаю, — уточняет она, — вы требуете, чтобы я не писала о том, что со мной случилось.

— Не требуем, а просим, — уточняет Сафари. — Конечно, пресса свободна. Но речь идет о том, чтобы не уронить свое лицо, избежать позора, спасти репутацию.

Себя вы тоже не забыли, предполагает Ренни. А вслух она спрашивает, имеет ли он хоть малейшее представление о том, что здесь творится.

— Совет по делам церквей проводил здесь инспекцию и был удовлетворен условиями, — чересчур поспешно ответил он. — В любом случае мы не имеем права вмешиваться в их внутренние дела.

— Вероятно, вы правы, — соглашается Ренни. Она хочет получить назад свой паспорт и выйти отсюда. — В конце концов, это не входит в мою компетенцию. Я пишу о другом. Моды, путешествия. Образ жизни…