Телесные повреждения - [64]

— А не выкурить ли нам травки, предложил он.

— Чтобы помочь мне расслабиться? — она лежала, откинувшись на подушки. Его глаза злобно блеснули, как у грызунов или им подобных. Красные умные глазки на острой маленькой морде, с острыми зубками.

— Да, ты права, для этого. — Он принес коробку для чая, высыпал на ладонь траву, свернул самокрутку, запалил ее и протянул Ренни.

— Я люблю тебя, — сказал он, — но ты не хочешь в это поверить.

— Какая разница между верой и иллюзией? Может, тебе кажется, что ты любишь меня из чувства. Может, ты чувствуешь себя виноватым передо мной. Ты всегда говорил, что чувство вины очень присуще еврейским матерям.

— Ты мне не мать. И слава Богу.

— Я и не могу ей быть. Я же не еврейка.

— Нет в мире совершенства, как нет и безупречных людей, — вздохнул Джейк. — Ты моя золотая, любимая, прекрасная гойка. У каждого она должна быть в жизни, хоть один раз.

— Так вот значит, что я такое. Это поможет мне лучше разобраться в себе. Всегда приятно знать, что ты есть на самом деле. Но какая же я золотая?

— Ну, позолоченная, точно!

— Шутить изволите?

— Не задавай таких вопросов. Я от природы безграмотен и тем горжусь.

— Но ты подаешь надежды.

— Стараюсь, когда это возможно.

— Это не кино сороковых.

— Ты дурачишь меня, — обиделся Джейк.

Ренни с трудом сдержала слезы. Ей было невыносимо наблюдать, как Джейк делает вид будто ничего не случилось, ничего не происходит, как будто ему все равно, и еще более невыносима мысль, что она сама ему подыгрывает в этом. Ей хотелось сказать, что она умирает, но не разыгрывать же мелодраму, к тому же неизвестно, умирает она на самом деле или нет.

Джейк водил рукой вверх-вниз по ее ноге.

— Я как-то неловко себя чувствую, мне кажется, тебе неприятно то, что я делаю.

Ренни продолжала смотреть на него, но она не знала, чем ему помочь. — Мне не верится — думала она. Почему — не знаю. — Слова проносились в ее голове, как будто произносил их кто-то другой.

Он наклонился и опять поцеловал ее, стараясь, чтобы их тела не соприкасались. «Она старается для меня, — мелькнуло у нее. — Ему нужно другое.»

Джейк приподнял ее, и приник к ней губами.

— Я так не хочу, — запротестовала она. — Мне не нужна твоя жалость. Я хочу, чтобы ты вошел в меня.

Джейк помедлил. Взяв ее за запястья, он закинул ей руки за голову.

— Заставь меня сделать это. Скажи, что тебе этого хочется.

Их обычный ритуал, один из многих, она сама всегда выполняла его, но сейчас ей не хотелось играть. Она лежала не двигаясь, и он отпустил ее, уткнулся лицом ей в плечо, его тело будто обмякло, стало безвольным.

— Дерьмо, — вырвалось у него.

Ему было тяжело видеть ее перед собой такую уязвимую, легко ранимую. Ренни понимала, в чем дело. Он попросту боялся ее, на ней лежала печать смерти, и это бросалось в глаза. Они лежали рядом, Ренни пришли на память строчки, которые она однажды видела в мужском туалете, когда делала репортаж о граффити. «Жизнь — это всего лишь еще одна болезнь общества, передающаяся половым путем».

Ренни не винила Джейка, почему он должен из-за нее страдать?

Он приподнял голову.

— Прости меня.

— Это ты меня прости, — сказала Ренни. Помолчала. Потом спросила: у тебя кто-то есть, правда?

— Это не имеет значения.

— Ей ты тоже самое отвечаешь обо мне?

— Послушай, — взмолился Джейк. — Не заниматься же мне онанизмом. Ты же мне не даешь.

— Не знаю, — эхом откликнулась Ренни. — И это все? А разве это так важно?

Ренни гладила его по голове и думала о душе, покидающей тело, в форме слов, на средневековых скрижалях.

О, смилуйся. Ну пожалуйста.

Они гуляли, уходя вглубь местности, лазили по горам. Ренни мучительно пыталась придумать какую-нибудь нейтральную тему для разговора. Он нес ее камеру и еще одну сумку. Ренни решила не обременять себя лишними вещами, и захватила с собой необходимый минимум. Время близилось к шести, но несмотря не такой час, и на то, что деревья щедро отбрасывали тень, было очень жарко, асфальт плавился под ногами. Вдоль дороги в ряд выстроились крохотные домишки, на крылечках сидели местные жители, женщины в ситцевых платьях, те, что постарше носили шляпы; они раскланивались с Полем, и он кивал в ответ. Хотя они и не пялятся во все глаза, очевидно, от них все равно ничего не скроешь, они все берут на заметку. Мимо них к холму пробегает стайка девушек лет пятнадцати-шестнадцати; у некоторых в волосах венки из цветов, искусно вплетенные и приколотые: они выглядят до странности старомодно наряженными. Девочки исполняют какой-то гимн на три голоса. «Интересно, — думает Ренни, они в церкви-то хоть раз были?»

— Вот мы и пришли, — прерывает ее мысли Поль. Блочный бетонный дом как две капли воды похож на те, что встречались им по пути, разве что немного больше. Он выкрашен светло-зеленой краской. Дом громоздится на сваях, вокруг него — резервуар для дождевой воды. В саду растут кактусы и какие-то лианы. Дорожки засыпаны гравием. Ворота увиты полузасохшей виноградной лозой, впрочем усеянной желтыми ягодами.

— Видишь это, — говорит Поль, — ветки этого винограда бросают в сады тем, кого не любят. Они разрастаются, как бешеные и душат остальную зелень, от них можно задохнуться. Здесь их называют вином любви.