Телефон - [2]

— Ну что? — спросила я. — Все еще подключен?

Может быть, мне померещилось, что Аллан слегка замешкался, прежде чем поставил на стол яблочный пирог и ответил:

— Да… подключен.

В тот вечер я пошла спать одна — Аллан заявил, что ему нужно подрезать фитили в лампах на кухне. В сумерках я сидела на подоконнике, расчесывая волосы и глядя на море, когда услышала, как внизу в холле что-то тихонько звякнуло. Я повернула голову. Но в доме было тихо. Тогда я подошла к двери.

— Хэмпстед, 96 843, — донесся снизу голос Аллана — тихий, напряженный.

Наступило долгое молчание. И потом мое сердце ухнуло в груди, потому что я вновь услышала его голос.

— О, милая моя… милая моя… — шептал он.

Но внезапно замолчал, и из темного холла послышались тихие рыдания. Наверное, я пошевелилась, и под моей ногой скрипнула половица. Потому что я услышала, как он положил трубку, и увидела тень Аллана на стене у подножия лестницы.

В ту ночь мы лежали рядом, но не произнесли ни слова. Я знаю, что Аллан заснул только на рассвете.

В течение следующих нескольких дней мне было очень страшно. Я начала смотреть на Аллана новыми глазами — глазами матери. Во мне проснулось совершенно новое чувство нежности, от которого я едва не задохнулась, которое заставило меня переживать и бояться за него, глядя, как он бродит по дому, словно во сне, трогательно старается делать вид, что ничего не произошло. С каждым часом его лицо старилось все больше и больше от терзавших его страданий. Я начала бояться и за себя тоже. Я постоянно твердила себе, что ничего — ничего — не произошло. Но днем я старалась не смотреть на молчавший черный телефон, неподвижно стоявший на старомодной подставке в холле. Ночью я лежала с открытыми глазами, заставляя себя не думать о телефонном проводе, бегущем под землей от нашего коттеджа прямо на юг, через пограничные холмы, через всю Англию… Всю неделю я старалась не оставлять Аллана одного. Но однажды мне пришлось неожиданно отлучиться в деревенский магазин. Когда я вернулась, то старательно делала вид, что не видела сквозь приоткрытую дверь, как он осторожно положил трубку. И еще дважды вечером — вероятно, были и другие случаи, — когда я готовила ужин, он выскользнул из кухни, и я услышала характерное позвякиванье в холле…

Я могла позвонить на телефонную станцию и попросить их срезать телефон в Хэмпстеде. Но под каким предлогом? Я могла бы взять кусачки и вырвать шнур нашего телефона. Но я понимала, что с помощью кусачек проблему не решить. Однако к концу недели у меня в голове созрел план, как попытаться сохранить здравый рассудок и не погрузиться в пучину нашей общей вины.

В пятницу днем после чая у меня появилась возможность реализовать свой план. Стоял дивный вечер — песок переливался золотом на солнце, с тихим плеском к берегу подкатывали волны. Я уговорила Аллана взять лодку и половить макрель в бухте. Я проводила его до ворот и дождалась, пока он выведет лодку с нашего небольшого пирса. Потом вернулась в дом и закрыла за собой дверь. Я задернула все шторы и едва различала телефон в полумраке. Однако я подошла к нему. Взяла его обеими руками, набрала побольше воздуха и назвала оператору номер в Хэмпстеде. В те ужасные месяцы в Лондоне я слышала о Кэтрин только хорошее — Аллан говорил о ее доброте, мягкости и порядочности и никогда не упоминал о мстительности. На это я и рассчитывала. Стуча зубами и дрожа всем телом, я слушала звонки на другом конце провода. Вероятно, в тот момент я потеряла голову. Мне показалось — готова поклясться — что я услышала, как там сняли трубку. Слова сами сорвались с языка, хотя, наверное, нужно было немного подождать и послушать. Теперь я этого никогда не узнаю. Да и сказала я даже не то, что планировала. По-видимому, от страха я, как в детстве, выпалила что-то вроде молитвы:

— Пожалуйста… пожалуйста… — бормотала я в трубку. — Прошу вас, отпустите его, отдайте его мне. Я понимаю, что поступала плохо. Теперь поздно об этом говорить. Но я больше не буду вести себя, как ребенок. Я позабочусь о нем, как всегда заботились вы, — шептала я. — Только, пожалуйста, отдайте его мне. Я буду ему хорошей женой. Обещаю вам — если это то, что вы хотите. Я могу привести его в чувства, я справлюсь. Я всегда буду рядом с ним.

Я бросила трубку на рычаг и взлетела наверх в нашу спальню. В окно я увидела маленькую лодку, покачивающуюся на волнах. Сидя на подоконнике в лучах заката, я дрожала всем телом и плакала, плакала…

Критический момент наступил под утро. Я проснулась — было, наверное, полпятого. Постель была пуста. В то же мгновение сон как рукой сняло — из холла доносилось настойчивое позвякивание, звук бросаемой трубки, перекрываемый голосом Аллана. Дрожащей рукой я зажгла лампу. По потолку поползли тени, под стеклом зашипел парафин, и я спотыкаясь добралась до лестницы.

— Кэтрин… Кэтрин…

Он тряс трубку и бормотал в нее что-то, когда на него упал свет от лампы. Он уронил трубку и посмотрел на меня.

— Я не могу до нее дозвониться, — пожаловался он. — Я хотел попросить у нее прощения. Но она не отвечает. Я никак не могу к ней пробиться.