Текущие дела - [5]
«Вот как было, — сказал он Зине. — А ты говоришь — зонтик!» — «Какая разница! — засмеялась Зина. — Факт, что доверил незнакомой Дуське вещь. Тихонький, тихонький, а хитрюга! Вишь, чем подкупил!»
Они уговорились, что завтра после работы она зайдет и вместе подсчитают, что есть уже к празднику, а чего еще нету и трудно достать. Это последнее всегда приходилось на ее долю, — она в их компании была специалистом по этой части.
Елку он внес в дом украдкой, чтобы Оленька раньше времени не увидела. С ней был Лешка и томился по обыкновению, сидел как на иголках. Что для папки служило отрадой, то для братца было обузой. «Дежурство сдал!» — приставил Лешка, будто козыряя, руку к голове. «Дежурство принял, — ответил Подлепич. — И слышишь? Не позже девяти!» — «Будет сделано! — сказал Лешка. — Разрешите быть свободным?»
А потом с завода позвонила Дуся.
Им квартиру давно дали, и, конечно, у тех, кто получил попозже: у Близнюковых, у Должикова, у Чепеля, в новом микрорайоне, — все было посовременней: и этажность, и лифты, и мусоропроводы, и горячая вода, — но телефонов еще не поставили, не вошла в строй подстанция, а у Подлепича — ни мусоропровода, ни горячей воды, зато телефон был с самого начала.
«Юра, как ты там? — говорила Дуся, надрываясь. — Я — с конвейера, с аквариума, гайковертки визжат, плохо тебя слышу».
«Аквариумом» называли застекленную конторку посреди сборочного корпуса, и Подлепич сразу представил себе, как распахивается поминутно дверка конторки, и как врывается в нее цеховой шум, и как прижимает Дуся трубку к уху, и как видно ей, если посмотрит, все на сборке, во все стороны, и она, с трубкой, видна всему цеху, со всех сторон. «Юра! Тут такое дело, — говорила она. — Наши едут в колхоз, вот и я напросилась, у меня там остались «хвосты» по культмассовой работе». Новый год на носу, гостей решено принимать, ребенок полуторагодовалый в доме! — эх, подружки, одна нахрапом берет, мужика из себя корчит, а другая — святую, не от мира сего. Напросилась! Он опять осерчал не на шутку. «Да ты слушай, Юра, не греми, имей терпение, — говорила она. — Что я, дура такая? Без понятия? Тут же дело будет сделано, «хвосты» подстригу, и выгода есть. Первое то, что даден тебе на завтра отгул, договорено, можешь не выходить. Второе: автобус выделили, со смены меня снимают, сейчас выезжаем, а за день я справлюсь и к вечеру, поездом считай, — дома. Какие сапоги? Да сапоги на мне; ну, сапожки; не все одно. И третье, слушай: под Новый год, тридцать первого, меня от инвентаризации освобождают, на завод не идти. Смотри, сколько выгод! А молоко в холодильнике, кашу сваришь, сок за окном, Лешеньке биточки разогрей. Ах, ты и елку купил? Ну, молодец отец, расцелую! С елкой мы!»
Оленька возилась на ковре, разбирала подарки — мелочишку всякую детскую, а что покрупнее — то уж к празднику.
У него отлегло; может, правда: пускай отбудет Дуся малый срок, разделается со своими делами, культмассовыми, и краше праздник, веселей на душе, и в январе никуда не пошлют. При ней он не бывал так свободен, щедр, незаменим и потому особенно счастлив в своем отцовском общении с Оленькой, как оставаясь один. Без мамки кто главный человек на земле? Папка. Проснется ночью, закудахчет, — мамкино тяжкое право бежать босиком к детской кроватке. А это ж сладкое право — вот так бежать. Без мамки главный спаситель — папка. Он-то язык тот ночной, односложный, бедный еще, непонятный, понимает не хуже. У него отлегло. И завтра — выходной, подумал он, с Оленькой, и елка в доме.
И Лешка позвонил: «Папа, мы тут прикинули: сеанс в полвосьмого, в девять никак не получится. Давай — в четверть десятого?» — «Давай», — сказал Подлепич.
Ему и смешно было, и отрадно, и сам не мог разобрать, отчего пришло к нему такое неизъяснимое чувство душевного подъема. Завтра выходной? Ничего от Оленьки его не оторвет? Новый год на носу? Дуся у него — святая? Лешка позвонил? С елкой мы? Подвезло? Оленька веселится? Славный денек выдался, предновогодний? Все это смешалось, образовало чудодейственный сплав.
Он радовался, как ребенок, как Оленька, когда удавалось ей выстроить что-нибудь из кубиков — и не рушилось! Он вдруг открыл для себя главнейший закон, возвышающий душу: закон нерушимости, прочности. Коль жизнь прочна, подумал он, иного ничего человеку от жизни не нужно. И вдруг — тоже вдруг! — стало то ли неловко, то ли страшновато. Неловко — потому, что — не ребенок, взрослый мужчина, годами за сорок, а страшновато — оттого, что не хотелось расставаться с этой сегодняшней радостью. Исчезнет, забудется, придет ей на смену другая, но он не хотел другой. Ему страшно было потерять именно эту.
И вспомнилось, как года два назад ездили своей компанией на рыбалку и долго, трудно, по самому пеклу, шли с поезда к реке и заплутали, не туда вышли, но место оказалось отменное, получше прежнего, насиженного, — и все воспрянули духом, развеселились, и, разбивая лагерь, каждый старался услужить каждому, и у каждого находился добрый ответ на доброе слово, и такая благодать, такое согласие воцарилось в их рыбачьем лагере, что он, Подлепич, испугался даже: не к добру! Добро — не к добру? Он был не нытик, не мистик, не прорицатель, но так уж ему подумалось. Забрались слишком высоко, а коли слишком — долго не продержишься. И точно: ночью разразилась гроза, хлынул ливень, все вымокли до нитки, не спали ни минуты, захандрили, переругались, перессорились, и клева на этом, расхваленном ими же самими месте не было никакого, вернулись домой с пустыми руками.
Владимир Добровольский — автор широко известных советскому читателю книг: «Трое в серых шинелях», «Август, падают звезды» и др. Главные персонажи новой повести «Последняя инстанция» — следователи, работники уголовного розыска. В повести показана сложная работа людей, призванных стоять на страже социалистической законности. С честью выходят работники следствия из запутанных, сложных ситуаций и по отдельным штрихам, случайным эпизодам, еле заметным следам добиваются раскрытия совершенного преступления. Интересна и поучительна работа молодого капитана милиции Бориса Ильича Кручинина, работа, воодушевленная и озаренная верностью своему общественному долгу.
Издательство Круг — артель писателей, организовавшаяся в Москве в 1922 г. В артели принимали участие почти исключительно «попутчики»: Всеволод Иванов, Л. Сейфуллина, Б. Пастернак, А. Аросев и др., а также (по меркам тех лет) явно буржуазные писатели: Е. Замятин, Б. Пильняк, И. Эренбург. Артелью было организовано издательство с одноименным названием, занявшееся выпуском литературно-художественной русской и переводной литературы.
Документальное повествование о жизненном пути Генерального конструктора авиационных моторов Аркадия Дмитриевича Швецова.
Издательство Круг — артель писателей, организовавшаяся в Москве в 1922. В артели принимали участие почти исключительно «попутчики»: Всеволод Иванов, Л. Сейфуллина, Б. Пастернак, А. Аросев и др., а также (по меркам тех лет) явно буржуазные писатели: Е. Замятин, Б. Пильняк, И. Эренбург. Артелью было организовано издательство с одноименным названием, занявшееся выпуском литературно-художественной русской и переводной литературы.
Основу новой книги известного прозаика, лауреата Государственной премии РСФСР имени М. Горького Анатолия Ткаченко составил роман «Воитель», повествующий о человеке редкого характера, сельском подвижнике. Действие романа происходит на Дальнем Востоке, в одном из амурских сел. Главный врач сельской больницы Яропольцев избирается председателем сельсовета и начинает борьбу с директором-рыбозавода за сокращение вылова лососевых, запасы которых сильно подорваны завышенными планами. Немало неприятностей пришлось пережить Яропольцеву, вплоть до «организованного» исключения из партии.
В сатирическом романе автор высмеивает невежество, семейственность, штурмовщину и карьеризм. В образе незадачливого руководителя комбината бытовых услуг, а затем промкомбината — незаменимого директора Ибрахана и его компании — обличается очковтирательство, показуха и другие отрицательные явления. По оценке большого советского сатирика Леонида Ленча, «роман этот привлекателен своим национальным колоритом, свежестью юмористических красок, великолепием комического сюжета».