Текстология Нового Завета. Рукописная традиция, возникновение искажений и реконструкция оригинала - [95]
Конечно, даже в Александрии писцы при постоянном копировании текстов понемногу изменяли их. Поэтому среди александрийских свидетелей ныне выделяют две подгруппы. К первичным относятся те, что сохранили верность прекрасному тексту p>75 — B (это в первую очередь p>66, датируемый примерно 200 г., и Ориген), ко вторичным — те, кто выказывает признаки характерно александрийской правки, сглаживающей грамматику и стиль (C, L, 33, Дидим Слепец).
Во II–III вв., таким образом, мы констатируем существование двух основных текстуальных типов: склонный к парафразу, неконтролируемый западный и тщательно сохраняемый, близкий к оригиналу александрийский. Вне всякого сомнения, наряду с ними формировались и существовали также и другие характерные типы текста, однако от этих локальных типов сохранилось весьма немногое[495].
Третьим основным типом текста, дошедшим до нас, является византийский, известный под разными названиями. Весткотт и Хорт окрестили его сирийским, фон Зоден (von Soden) — типом койне, Лейк (Lake) — церковным, а Роупс (Ropes) — антиохийским типом текста. Если оставить в стороне тех немногих исследователей, кто в принятии текстологических решений продолжает апеллировать к «тексту большинства»[496], практически все ученые ныне видят в византийском типе позднюю редакцию текста. Недавние исследования показывают, что в зачаточном виде его можно найти уже у таких отцов IV века, как Василий Великий и Иоанн Златоуст[497], однако окончательная форма византийского текста стала результатом медленного развития традиции, которое нельзя локализовать в каком-либо одном регионе или точно датировать[498]. Иными словами, византийский текст не был создан одним человеком или одной общиной. Напротив, представляется, что его редакторы заимствовали варианты из более ранних типов текста и делали выбор между уже существующими чтениями, вместо того, чтобы создавать собственные, которые соответствовали бы их представлениям об улучшении текста[499].
Византийский текст характеризуется ясностью и полнотой. Те, кто на протяжении многих лет заботился о его внешнем виде, стремились убрать любые шероховатости стиля, соединить конкурирующие разночтения в один пространный вариант (этот процесс носит название конфляции), и гармонизировать не вполне согласующиеся параллельные места. Несомненно, такие достоинства обеспечили этому текстуальному типу столь высокую популярность, что к началу средневековья именно его стали предпочитать копиисты. Древнейшим памятником этого типа является Александрийский кодекс (в Евангелиях, но не Деяниях, посланиях или Откровении); его мы находим во многих поздних маюскулах и подавляющем большинстве минускулов.
Успеху византийского текста способствовали и исторические причины. Этот тип был принят в Константинополе, откуда затем широко распространился по всей Византийской империи, где сохранялся греческий язык. Не приходится удивляться, что именно этот текст стал господствовать в рукописной традиции греческого Нового Завета начиная с VII века и сохранился в абсолютном большинстве сохранившихся рукописей. Однако последнее обстоятельство, как мы уже видели выше, отнюдь не дает византийскому типу какого-либо преимущества при реконструкции оригинального текста. Для этих целей избираются более ранние варианты — западный и, в большей степени, александрийский, которые, по мнению весьма многих критиков, далеко превосходят византийский текст.
IV. Текстология и социальная история раннего христианства[500]
Если конечной целью текстологии мы сочтем реконструкцию оригинала Нового Завета, критика приобретет отчетливо негативные черты и сведется к вычеркиванию всех ошибочных чтений, что в итоге приведет к восстановлению первоначального текста. По словам Хорта, эта задача требует «не более чем выявить ошибку и отбросить ее»[501].
Напротив, в последние десятилетия многие текстологи пришли к выводу о том, что чрезмерная концентрация на автографах приводит исследователя к своеобразной близорукости, поскольку она не учитывает, что текстуальные вариации могут оказаться полезным материалом для историка, который занимается не только экзегетикой новозаветного текста. Поэтому одним из наиболее значительных прорывов в текстологии в последнее время стало понимание того, что история передачи текста может стать источником по истории его интерпретации: раннехристианские экзегеты часто расходились в понимании того или иного пассажа потому, что цитировали его в разных видах[502].
Более того, некоторые ученые признали, что текстуальные варианты могут пролить свет на социальную историю раннего христианства, особенно в первые три века, когда и появилось наибольшее число искажений[503]. Ведь изменения, которые вносились писцами в текст, иногда были вызваны социально-историческими условиями, в котором работал переписчик. Исследуя эти разночтения, можно реконструировать контекст, в котором они были созданы, причем других сведений об этом контексте мы почти не имеем. Если мы смотрим на вещи так, то текстуальные вариации перестают быть сорняками, которые должны быть повыдерганы на пути к восстановленному оригиналу, как считал Хорт; наоборот, они превращаются в ценные исторические свидетельства о древнейшем христианстве.
