Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху - [130]

…И умножится ведение

Сегодня ангелы повсюду. По всей Америке простые люди сообщают о спасительных вмешательствах Небес и глубоких духовных встречах с загадочными созданиями света. Возникла настоящая индустрия ангелов — значки с серафимами, пособия «Помоги себе сам», обильно иллюстрированные ежедневники в манере прерафаэлитов, карточки и календари, а также популярный сериал на CBS «Прикосновение ангела». Хотя ангел остается могущественной и сверхъестественной фигурой, многие из современных нам экземпляров — не более чем круглолицые нахалы и страдающие анорексией сильфиды в стиле нью-эйдж. Напрасно мы будем искать сияющих гигантов Блейка, возвышенных интеллигенции Псевдо-Дионисия или ослепительных форм шиитских суфиев. Хотя мистики и церемониальные маги описывают встречу со своим ангелом-хранителем как всерьез леденящий душу опыт, те контактеры, о которых мы слышим в «Шоу

Опры Уинфри» или в «Новостях недели», слишком часто, кажется, довольны тем, что убедились, что эти воздушные мешки существуют.

Однако было бы. ошибкой воображения относить возвращение престолов и властей на счет экономического затягивания библейского пояса или зависти христиан к аудитории, которую собирают телеканалы. Готовится что-то иное. По-гречески ангелос означает «посланник», и ангелы традиционно рассматривались как светоносные агенты Логоса, представители порядка, коммуникации и знания. Ангелы, проявляя свойственную Гермесу готовность прийти на помощь, являются посредниками между недостижимым, но всеведущим божеством и земными сферами, где люди с трудом пробираются во тьме. Именно по этой причине столь многие маги и представители каббалы зажигали в полночь свои лампады, пытаясь вступить в контакт с этими светоносными бюрократами. Подобно Джону Ди, они искали «общества и сообщений от Ангелов Божиих». Поэтому, возможно, не случайно, что эти посредники вернулись в наши датапо-калиптические дни, поскольку они образуют сияющие иконы единственной веры, которую сохраняют сегодня многие люди: веры в то, что информация и коммуникация каким-то образом спасут нас.

В действительности Лэнгдон Уиннер и сам не подозревал, насколько он прав, когда описывал «почти религиозное убеждение» сегодняшнего общества в эффективности и благе информационных машин. Народные и даже утопические надежды, вложенные в информационную технологию, и в особенности в Интернет, имеют своим источником глубокую веру в силу и ценность человеческой коммуникации, ее способность преодолевать границы, волновать умы, вдохновлять интеллект, а также одновременно расширять и укреплять границы «я» и сообщества. Конечно, коммуникация — чрезвычайно сложное и запутанное дело, полное обмана и помех, и наша современная идеология эффективного и продуктивного обмена информацией зачастую игнорирует эту богатую и волнующую неоднозначность. Но даже если коммуникация стала в значительной степени односторонним фетишем, наша страсть к ней становится более глубокой.

Американский прагматист Джон Дьюи выразил эту страсть, когда написал, что «из всех видов деятельности удивительнейший — это коммуникация. То, что результатом коммуникации должно быть соучастие, — чудо, перед которым бледнеет пресуществление»²²². На первый взгляд Дьюи выражает явно светское чувство, присущее американцам, ставя коммуникацию в один ряд с библиотеками, ратушами и свободой прессы, которые способствуют построению демократического идеала публичного пространства голосов, которое позволяет сообществам установить связь друг с другом, а индивидам — представлять самих себя. Но хотя эта концепция коммуникации остается светской идеологией, неотъемлемой частью нашего плюралистического мира крикливой демократии и гипермедиа, ее чудесная способность устанавливать связь между умами наделяет ее духовной силой. Коммуникация продолжает привлекать нас отчасти потому, что она несет в себе семена общности: преодоления одиночества и отчуждения, вовлечения нас в коллективные тела, основанные на сочувствии, разуме и взаимоуважении. Выражаясь символически, это обещание коммуникации во многом черпает свою энергию из той самой религиозной традиции, с которой защитники свободы слова и другие либеральные сторонники коммуникации сегодня так часто оказываются по разные стороны линии фронта, — из христианства.

Противопоставление у Дьюи коммуникации и чуда пресуществления скрывает эту более глубокую симпатию. Пресуществление — католическая доктрина, гласящая, что, участвуя в евхаристии, ритуальном вкушении вина и хлеба, которое составляет интерактивный центр мессы, мы получаем опыт святого причастия к телу Христову. Протестанты отказались от мистической веры в буквальный смысл причастия, объявив евхаристию символическим актом. Но все христиане ощущают резонанс с рассказом, к которому восходит этот ритуал, — с Тайной вечерей, когда Иисус преломил хлеб и разделил чашу вина со своими друзьями и учениками в вечер, предшествовавший его смерти. Несмотря на страдание и предательство, предполагаемые в этой сцене (или, возможно, из-за нее), странное приглашение Иисуса разделить его тело и кровь остается мощным символом общности всех людей. Когда ранние христиане учредили таинство евхаристии, священное вкушение вина и хлеба представляло собой нечто большее, нежели мистическое воспоминание или простой акт памяти: это был также роскошный пир, глубоко человечное торжество единства общины, и, таким образом, это был тот самый образ соучастия, который Дьюи отождествляет с результатом коммуникации.