Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху - [125]
Электронное информационное окружение, будучи крайне неуловимым, поддерживает иллюзию мира как духовной субстанции. Это теперь разумное факсимиле мистического тела [Христа], откровенная манифестация Антихриста. В конечном счете Князь мира сего — великий электронный инженер>213.
Здесь Маклюэн осуждает электронные СМИ не только за то, что они поощряют отрицание материального мира (под которым он понимал гностическую ересь до-кетизма), но и за создание демонического симулякра того самого мистического тела, к которому он взывал в Playboy. В письме Маритену он намекает и на то, что определенные державы фактически провоцируют это сатанинское положение дел — эти подозрения взращивались любительским интересом Маклюэна к католическим теориям заговора, планирующим изменение хода истории группами просвещенных гностиков.
Маклюэн вряд ли был одинок в своих апокалиптических догадках как тогда, так и сейчас. Многие сегодня испытывают чувство головокружения, нарастающего в сердце вещей, почти подсознательного сотрясения по линиям разлома реальности. Сторонник крайних взглядов Арт Белл, который пересказывает новости сверхъестественного в своем чрезвычайно популярном ток-шоу на радио, называет это ускорением. Термин Белла удачен, потому что простого ускорения технологических и социо-экономических изменений сегодня достаточно, чтобы придать сюрреалистическую и пугающую остроту социальным переменам, которыми отмечена наша повседневная жизнь. Новые технологии трансформируют войну, коммерцию, науку, воспроизводство, труд, культуру, любовь и смерть со скоростью, пугающей лучшие умы. По мере того как глобальные потоки информации, продукции, людей и симулякров вливаются в наши непосредственные жизненные миры, они разрушают наше ощущение твердой почвы под ногами и привязанности к определенному времени и месту. Французский философ Поль Вирилио, католик необычайно постмодернистского толка, утверждает, что одна только скорость информации, образов и технологических метаморфоз фактически растворяет наше чувство исторического времени. Хотя мы давно привыкли к сумасшедшим ритмам современной жизни, иногда кажется, как будто нас увлекает еще более глубокое и неистовое течение времени, жуткий разрыв, который грозит утащить нас в море.
Конечно, мы вряд ли будем первым поколением, ощутившим сотрясение некоего тектонического сдвига в почве истории. В действительности трудно найти такую эпоху за последние два тысячелетия, когда кто-нибудь где-нибудь не полагал бы, что близятся последние дни. При наличии необходимых социальных или психологических условий появится и нужная степень утопической страсти или резкие перемены и острое чувство опасности, которые характерны для апокалиптической эпохи. Хотя бесчисленные кульминационные даты приходили и уходили, не ознаменованные ни стуком копыт ни трубным гласом, пророки апокалипсиса не перестают вновь и вновь гадать по календарю. Сбой в тиканье главного одометра, подобный 2000 году, — и появление на горизонте миражей Армагеддона и «золотого века» обеспечено.
Возможно, Запад вписался в нарративную ловушку и не может убежать от своей старой грандиозной сказки о завершении и уничтожении, истории, которая, как все хорошие истории, одновременно стремится к своему концу и отодвигает его. Хотя космическое ощущение завершения может рассматриваться как своеобразная патология исторических религий, эсхатологическое воображение давно просочилось в светские мифы об истории и научном прогрессе. Как мы увидим из этой главы, технологии пронизаны мифами, которые обрамляют историю времени, — как мифами утопии, так и мифами катаклизма. Поэтому нас не должно удивлять ни то, что многие из распространенных историй об «информационной революции» питаются моделями эсхатологической мысли, ни то, что технологические образы спасения и гибели продолжают бомбардировать экраны социального воображения, подобно афишам последнего летнего блокбастера. В действительности достаточно заглянуть за покрывало технокультуры, чтобы обнаружить заразительную интуицию о том, что на этом пути должно возникнуть нечто видоизмененное — будь то ангел, или Антихрист, или искусственный сверхразум.
Даже самые косные инженеры сегодня со страхом ожидают 2000 года — и не без оснований. Бесчисленные компьютерные системы по всему миру, в особенности «устаревшие системы», составляющие основной слой многих коммерческих, банковских и правительственных учреждений, сохраняют номер года как двузначное число и поэтому ошибочно прочитают 2000 как 1900, что вызовет непредсказуемые и потенциально катастрофические ошибки. «Проблема 2000» уже провоцирует тревогу, страх и параноидальные слухи, истории, которые напоминают нам, насколько тесно мы привязаны ко времени или, скорее, к произвольным рамкам, которые мы используем, чтобы упорядочить и контролировать его угрожающий поток. Тот факт, что исторический одометр Запада был заведен христианскими бюрократами, у которых тоже было по десять пальцев, не означает, что эти часы не тикают.
