Техника игры в блинчики - [114]

Обустройство "гнезда" в номере отеля и праздничный ужин по случаю "новоселья", отодвинули "сигнальную лампочку" ещё дальше, и это не могло не радовать Матвеева. До полуночи — контрольного срока связи с Де Куртисом — оставалось всего четверть часа. Фиона, сбросив только туфли и жакет, дремала в кресле — уставшая и счастливая. Поцеловав любимую, в лоб, как ребёнка, Степан притворил дверь в спальню и вышел на балкон гостиной с сигаретой и бокалом вина.

"Градусов десять на улице, не больше, — подумал он, поставил бокал на перила и прикурил, прикрыв огонёк зажигалки от лёгкого и совсем не холодного, по ощущениям, ветерка. — Практически осенняя погода по британским меркам. Разве что не так сыро, несмотря на близость моря".

Интуиция говорила ему, да и внутренний голос подсказывал, что операция завершилась успешно, но… оставалось всего-навсего дождаться последнего подтверждения.

Степан не сомневался, что Федорчук, окажись он сейчас рядом, обязательно поправил бы друга. Сказал бы: "Не последнего, а крайнего!" И добавил бы, назидательно подняв указательный палец, своё излюбленное, на ту же тему: "Последняя — у попа жена"… видимо, в силу неизжитого армейского суеверия.

Непрошеные воспоминания заставили Матвеева сделать несколько глубоких затяжек и тут же отхлебнуть из бокала, смывая с языка табачную горечь вяжущей терпкостью вина, густого, с лёгким послевкусием влажной ременной кожи.

"Да, к вопросу о жёнах… оговорочка-то прям-таки по старику Фрёйду вышла: "Леди Фиона Таммел — моя жена!" — Степан тихо рассмеялся.

— Почти как у классика: "Майкл, куда ты торопишься?" А никуда. Никуда я не тороплюсь. Я просто очень хочу, чтобы это произошло. Нет, не завтра, но как можно скорее".

Сделав ещё глоток вина, Матвеев рассеянным взглядом смотрел на ночную улицу святого Бернарда, скупо освещённую редкой цепью уличных фонарей. Влажно блестящие после недавней мороси тротуары, украшенные редкими фигурами спешащих прохожих. Изредка проезжающие, шурша шинами и негромко тарахтя или урча моторами, — "Тут уж кому как повезло…" — автомобили. И вот, один из них, чёрный, блестящий свежим лаком словно рояль, квадратный "Лянча" "Августа", взвизгнув отсыревшими тормозами, остановился у поребрика, как раз напротив входа в гостиницу. Открылась левая задняя дверь, и на тротуар, почти не пригибаясь, вышел молодой господин в щёгольском светлом пальто и шляпе-борсолино. Приподняв набалдашником трости край шляпы так, что она сдвинулась на затылок, франт посмотрел в сторону балкона, где с бокалом в руке всё ещё стоял Степан.

"Оп-па! Явление Христа медведям! Де Куртис… как живой. Ну, заходи, раз пришёл", — вслух же Матвеев не сказал ничего, только отсалютовал бокалом, и на пальцах показал, в каком номере остановился. В ответ Венцель отрицательно покачал головой и постучал кончиком трости по колесу автомобиля.

Степан кивнул, признавая правоту итальянца и, снова жестом, показав — "Три минуты!" — вернулся в номер. Не одеваясь, только застегнув пиджак, он выскользнул в коридор, пытаясь осторожно прикрыть за собой отчаянно скрипнувшую — будто издеваясь — дверь.

Ровно через три минуты он уже перебегал через via di San Bernardo, дождавшись, пока проезжая часть улицы опустеет. Попасть под колёса в такой ответственный момент очень не хотелось бы. Крепко обняв шагнувшего навстречу Венцеля, Матвеев не удержался и совершенно простецки спросил: "Ну, как?"

— Отлично, — ответил Де Куртис. — Практически, как у фармацевта. Прибытие инженера во Францию подтверждено по телефону.

— Что дальше? — не то, чтобы Степана это интересовало всерьёз. Просто за последние две недели он привык к этим жёстким и немногословным мужикам, шедшим на риск не просто ради убеждений, но и благодаря старой, во всех смыслах, дружбе.

"Да, да, да… А ты думал, что — вы одни такие красивые?" — однако вслух сказал:

— Глупо, конечно, такое спрашивать, и даже где-то непрофессионально, но… я очень хочу, чтобы мы встретились ещё. И при обстоятельствах, исключающих напряжение и спешку. Просто встретились. Все…

… Открыв дверь гостиничного номера, Матвеев замер на пороге — в кресле посреди гостиной, в накинутом на плечи пальто сидела Фиона. Балконная дверь была открыта, и по комнате гулял нешуточный сквозняк.

— Что случилось? — Степан встал на колени перед креслом и прикоснулся ладонями к раскрасневшимся, но в то же время — холодным, щекам девушки.

— Что произошло? — повторил он, чувствуя странное напряжение, повисшее вдруг в номере.

— Кто ты, Майкл? — спросила Фиона сдавленным, будто не своим, голосом, отстранившись от ласковых рук любимого.

Её вопрос прозвучал так, как будто кто-то подобрался к Матвееву со спины и выстрелил прямо над ухом из ружья — сразу из двух стволов… то есть столь же неожиданно и почти болезненно:

— Кто ты, Майкл? — повторив это, девушка на секунду смутилась, закусив губу, но сразу же подобралась, вся, как перед прыжком в омут, и спросила ещё раз. — Кто ты, Майкл? На самом деле?..

2. Себастиан и Вильда фон Шаунбург, Кайзерина Альбедиль-Николова, Германская империя, 8 июня 1937года

"Primo Vere"… Ранней весной… Начинают басы и контрастирующие с ними альты, — придумка по-своему интересная и удивительно "средневековая", — затем долгая нота оркестра, и тенора, сопряженные с ошеломляюще женственными сопрано. У Шаунбурга даже дух захватило от замечательного совпадения "музыки" его собственной души и поэтического — вполне шиллеровского — звучания кантаты, но момент "воспарения" длился совсем недолго. Внезапно Баст почувствовал движение слева. Легкое, едва заметное, в общем, такое, какое могла — когда хотела — исполнить со свойственным ей изяществом одна лишь Кайзерина Кински.