Техника государственного переворота - [39]

Вечером генерал Бальбо уехал на автомобиле в Перуджу, где находился генеральный штаб революции, а консул Тамбурини со своим легионом погрузился в поезд, чтобы в окрестностях Рима соединиться с другими фашистскими отрядами. Флоренция, казалось, спала. Около полуночи я отправился в гостиницу «Порта Росса», где меня ждал Израэл Зенгвилл, дабы продемонстрировать ему нечто такое, что доказывало бы: фашистская революция – не комедия.

Израэл Зенгвилл встретил меня с очень довольным вид ем: в руках у него был экстренный выпуск «Национе». «Ну, теперь вы убедились, что король был заодно с Муссолини? – сказал он мне. – Убедились, что конституционная революция не может быть ничем иным, кроме инсценировки?» Я рассказал ему историю фальшивки, чем, по-видимому, поверг его в сильное замешательство. «А как же свобода печати?» – воскликнул он. Разумеется, конституционный монарх не стал бы сговариваться с революционерами об упразднении свободы печати: комедия принимает серьезный оборот. Но свобода печати никогда не мешала газетчикам печатать фальшивки: на это ему возразить было нечего, он заметил только, что в свободной стране, как, например, Англия, свобода печати не означает права печатать фальшивки.

Город словно вымер. На перекрестках дежурили фашистские патрули, неподвижно стоявшие под дождем, в черных фесках, надетых набекрень. На вия деи Пекори перед телефонной станцией стоял грузовик – один из тех обитых внутри сталью и вооруженных пулеметами грузовиков, которые фашисты называли «танками». Телефонная станция была захвачена штурмовым отрядом «Красная лилия», их бойцы носили этот цветок на груди: «Красная лилия», как и «Отчаянные», была одной из самых грозных боевых организаций флорентийских легионов. Недалеко от вокзала на Марсовом поле мы встретили пять грузовиков с ружьями и пулеметами, которые фашистские ячейки казармы Сан-Джорджо (на заводах, в воинских частях, в банках, в государственных учреждениях – всюду имелись фашистские ячейки, образовывавшие тайную сеть революционной организации) сдали Верховному командованию легионов. Эти ружья и пулеметы предназначались отряду чернорубашечников из Романьи, вооруженному лишь ножами и револьверами: их приезд из Фаэнцы ожидался с минуты на минуту.

– Похоже на то, – сказал мне военный комендант вокзала, – что в Болонье и в Кремоне были столкновения с карабинерами, и фашисты понесли серьезные потери. – Чернорубашечники атаковали казармы карабинеров, которые оказали ожесточенное сопротивление. Из Пизы, Лукки, Ливорно, Сиены, Ареццо, Гроссето приходили более утешительные вести: вся техническая структура городов и областей была в руках фашистов. «Убитых много?» – спросил Израэл Зенгвилл. И очень удивился, узнав, что нигде в Тоскане не было кровопролитных боев. «Очевидно, в Болонье и в Кремоне фашистская революция более серьезна, чем здесь», – заметил он. Но большевистское восстание 1917 года в Петрограде осуществилось почти без потерь: жертвы были только через несколько дней после переворота, когда красногвардейцам Троцкого пришлось подавить выступления юнкеров и оттеснить наступавших казаков Керенского и генерала Краснова. «Кровавые столкновения в Болонье и в Кремоне, – сказал я, – доказывают только, что там в организации фашистской революции был какой-то изъян. Когда машина восстания функционирует безукоризненно, как здесь, в Тоскане, неприятности случаются крайне редко.

Израэл Зенгвилл не смог скрыть иронической улыбки:

– Ваш король очень умелый механик: это благодаря ему ваша машина работает без сбоев.

В эту минуту на вокзал прибыл поезд, окруженный облаком пара, гремящий песнями и барабанным боем. «Прибыли фашисты из Романьи», – сообщил проходивший мимо железнодорожник с винтовкой за спиной. Вскоре мы очутились в толпе чернорубашечников, живописного и несколько устрашающего вида, с вышитыми на груди черепами, выкрашенными в красный цвет стальными касками и ножами, заткнутыми за широкие кожаные пояса. У них были грубоватые черты лица, типичные для крестьян Романьи; усы и остроконечная бородка придавали этим опаленным солнцем лицам плутоватый, дерзкий и угрожающий вид. Англичанин весь сжался; любезно улыбаясь, он старался побыстрее выбраться из шумливой толпы, прокладывал себе дорогу учтивыми жестами, которые привлекали к нему удивленные взгляды этих людей с ножами за поясом. «Не очень-то приветливый у них вид», – жаловался он мне приглушенным голосом.

– Надеюсь, вы не станете требовать, чтобы революции совершались приветливыми людьми. В политической борьбе, которую Муссолини ведет уже четыре года, он действует не лестью и обманом, а насилием, самым жестоким, самым беспощадным, самым научно обоснованным насилием, какое только бывает.

Поистине необыкновенное приключение случилось с Израэлом Зенгвиллом, арестованным патрулем якобинцев в черных рубашках, освобожденным ими, а затем бродившим ночью по городу среди оголтелых толп, чтобы своими глазами увидеть все и убедиться, что фашистская революция – не комедия. «Надеюсь, я не похож на Кандида, попавшего к иезуитам», – с улыбкой говорил он. Это верно, он был похож скорее на Кандида, попавшего в военный лагерь: но может ли существовать английский Кандид по имени Израэл? Эти деревенские Геркулесы с беспощадными глазами, квадратными челюстями и тяжелыми кулаками мерили его презрительными взглядами, удивляясь и недоумевая, почему у них путается под ногами какой-то господин в твердом воротничке, робкий и церемонный, непохожий ни на агента полиции, ни на депутата-либерала.