Тебе единому согрешила - [7]

Если она оставалась холодной к самому Богу, тем пламеннее любила Его алтари. С упоением слушала она irfeme и орган, не пропускала ни месс, ни вечерен, мечтала о богомольном путешествии в Рим, Лурд или Ченстохов. Она всем сердцем прилепилась к готическим, воздушным куполам, расписным окнам, благоухающим алтарям и темным притворам. Она была заворожена изяществом ветхих, тускло-золотых покрывал, мелодичным звяканьем матовых кадильниц, белизной длинных кружев на комжах аббатов, благородной роскошью их орнатов. Конфессионалы с таинственными занавесками волновали ее до изнеможения, и она влюблялась в тишину, насыщенную подавленными вздохами, ароматами и любовью.

Таким образом, она стала католичкой без Бога, верной служанкой без господина, фанатичной рабыней мертвых вещей, миражных настроений. Она усвоила себе языческое обожание ритуала, горячечную любовь к клиру. Она так исступленно полюбила форму, что стала довольствоваться ею, как чем-то настоящим, божественным, сверхъестественным. Правда, порой ее душа достигала экстаза и низводила с неба Божество, равнодушное к мольбам и страданию. Правда, временами она чувствовала Бога, почти осязала Его. Временами она снова переполнялась высшей, трепетной, пламенной любовью к Иисусу. И как ни редки были эти минуты благодати, чистоты, прозрачности сердца, они сильно укрепляли Мечку. Воспоминание о них не умирало в ее душе, и когда тоска по небу превышала силы, она шла к ним на поклонение.

* * *

Однажды, сидя в саду, Мечка услышала скрип щебня. Она оглянулась.

К ней шел высокий, широкоплечий, немолодой ксендз, держа в руках соломенную шляпу. Она заметила белизну его лба, красивую форму головы, резкое противоречие между внимательным, проницательным взглядом и очень нежным рисунком рта. Но даже и в губах было противоречие, — они были чувственны, добры, насмешливы и скорбны. Это противоречие восхитило Мечку. Она встала навстречу, улыбаясь.

Он представился.

— Ксендз Ришард Иодко.

Он сел на скамью, как раз против Мечки у фонтана, и рассказал, что привез поклоны от Лузовских. Тэкля прихворнула дорогой. Эта маленькая женщина недолговечна, без сомнения! Стэня уже уехала к бабушке.

Мечка слушала его с громадным удовольствием. Радость струилась в этом человеке. Ей казалось, что она стоит, вся залитая солнцем и овеянная свежестью моря. Какой он был сильный, простой… Она смотрела на него с восхищением, беспричинно улыбаясь. Потом они пошли и сидели долго в ее комнате. Хозяйка-немка сервировала им чай, поглядывая на них не без лукавства. Мечка знала теперь, что ксендз Иодко — настоятель в южном городке У., что у него вышли неприятности с правительством и что, обыкновенно, он много путешествует. Он с некоторым изумлением пересмотрел ее книги.

— Ах, не будьте дэвоткой!..

Когда ксендз Иодко ушел, Мечка осталась в некотором волнении.

— Право же, он — чудесный человек, — бормотала она, пряча подальше томики с надушенными названиями.

На другой день ксендз Иодко служил мессу в костёле св. Антония Падуанскаго.

Мечка подумала, что этот костёл, залитый светом, голубой, радостный, весь в цветах, особенно подходил к нему самому.

Она сказала ему в то утро:

— Я бы хотела исповедаться у вас…

Ксендз Ришард уклонился:

— Разве здесь мало аббатов?

В конце недели он зашел к ней проститься.

Как и в первую встречу, Мечка сидела в саду. Солнце горело на ее; волосах. Он снял соломенную шляпу и смочил ее в бассейне. Его пальто с пелериной слегка раздувалось.

— Не правда ли, — сказал он, шутя и брызгая на нее водою, — не правда ли, мы еще встретимся с вами?

После его отъезда она ходила несколько дней, словно в тумане. Ее мысли к нему были молитвами, и ее восхищение перед ним — нежным и очень грустным. Когда из Вены она получила его первое письмо, ласковое и чуть-чуть насмешливое, ей показалось это целым событием.

Она стала ежедневно ходить на почту. Биоро смотрел на нее жалкими глазами.

Ей пришла мысль: уехать из Н-ска и жить в У., около ксендза Иодко. В сущности, она давно хотела выбрать новый город, ибо она знала, как перемена возрождает человека. Кроме того, она не была связана ни материально, ни духовно, ни с кем и ни с чем.

Она ходила растерянная по Женеве, и только после настоящей борьбы с самой собой ей удалось потушить это желание.

«Неужели же я стану делать новые глупости?»

И она думала о печальном примере Тэкли.

«Нет, привязаться к ксендзу… Нет…» Она снова обедала у мадам Гоншэ. Там были перемены. Коммивояжер, парижанка, доктор давно уехали. У красивой бельгийки умерла ее маленькая дочь, объевшись фруктами на кухне. И теперь молодую женщину развлекали наперебой. Агент страхового общества занял квартиру Лузовских и за общим столом чувствовал себя главной персоной. В день своего отъезда Мечка застала мадам Гоншэ на кухне. Швейцарка торжественно указала на громадную корзину. Между нежными белыми нарциссами, розами и ирисами торчали пупырчатые желтовато-синие зарезанные куры, круглые аппетитные хлебцы, овощи, бутылки с чем-то, фрукты не первого качества.

— Вы должны были давно уехать, мадам! — воскликнула швейцарка, — этот климат поедал вас.