Театральный бинокль - [4]

— Вы меня вызывали?

— Да. Садитесь, пожалуйста, Валентин Петрович.

Тяжелые руки на полированном столе. Чуть шевелятся широкие пальцы. Могучие плечи. А глаза отводит. Бедняжка, никак не может успокоиться — стыдно ему, что водку чужую стибрил. Отдал бы сейчас хоть вагон (зарплата позволяет), да поздно, поезд ушел, не вернется.

— У меня для вас приятные новости, — сказал главный врач. — Насколько мне известно, вы продолжаете ютиться в комнате гостиничного типа?

— Так точно.

Антон Трофимыч усмехнулся. Он даже зажмурился в сладком предвкушении. Настала пора расплатиться за давний позор. Рассчитаться — да и купить меня с потрохами.

— Так вот, Валентин Петрович, — оказал он торжественно, — молитесь богу — у вас будет нормальная квартира.

При таких новостях любой скепсис исчезает мгновенно. Жаркая и сладкая волна нежданного счастья, захлестнула меня, опрокинула, потащила по прибрежным камням, осыпала изумрудными брызгами, золотыми осколками, серебряной пылью… И любовь к главному врачу пронзила меня в этот миг. Боже мой! Какой он хороший! Какой славный, простой человек!.. Да что из того, что когда-то, в грудном своем незрелом детском возрасте, он выпил чужую водку! Да это же просто пустячок, над которым мы вместе весело будем смеяться! Ах, Антон Трофимыч… Антоша…

— Интересно — когда? — притворяясь не очень взволнованным, спросил я. — В будущей пятилетке?

— В ближайшие дни, — усмехнулся главный врач.

— Неужто выделили, наконец, нашей больнице?

— Нет, тут особая ситуация…

— То есть? — насторожился я.

— Да не волнуйтесь, все по закону, — продолжал он косноязычно тянуть резину нечаянной радости. — Хотя, конечно, с горздравом и прочими все будет согласовано… Я знаю, вы стоите в очереди при горздраве… но это может длиться сто лет.

— Не очень смешно, — сказал я дрожащим голосом. — В таком случае, о какой квартире идет речь?

— А вы не помните Котикова? — спросил главный врач. — Ну, того, который два года назад ушел от нас в диспансер…

— Ну и что?

— Так ведь Котиков точно так же получил тогда свою квартиру. Ему, правда, пришлось самому посуетиться. Никто ему особенно не помогал — он сам все проворачивал.

— Что проворачивал-то?

— Так вы забыли? Старушку слабоумную в дом инвалидов, а Котиков — в ее квартиру. Все по закону, никаких нарушений.

— Ну, а я? Тоже, что ли, такой вариант?

— Еще лучше! — воскликнул Антон Трофимыч. — Вам только рот раскрыть — и проглотить. Все готово, разжевано… Бабушка осмотрена комиссионно, в диспансере, в ближайшие дни будет стационирована в нашу больницу.

— Только не в наше отделение! — быстро перебил я. — А то вдруг заведующий даст ее мне на курацию…

(Сам-то я — давно уж не заведующий).

Главный врач усмехнулся, прищурился.

— Не волнуйтесь. Не в ваше. Через некоторое время будут готовы документы в дом инвалидов, а вы за этот период легко успеете оформить свои бумажные дела. Я помогу. Предварительное согласие исполкома уже имеется. Я напишу соответствующее ходатайство от имени больничной администрации. Подпишут и предместкома, и секретарь парторганизации… Все будет О’кей, дорогой Валентин Петрович.

— Постойте, постойте! — перебил я снова. — А как же родственники? У нее разве нет никаких родственников? Я, предположим, вселюсь, а потом возникнет какой-нибудь, предположим, племянник и скажет…

— Чушь. Никто ничего не скажет.

— Значит — нету родственников?

— У нее есть дочь.

— Вот видите! Дочь предъявит претензии…

— Дочь сама хочет, чтобы кто-нибудь занял эту квартиру. Ясно?

— Нет, не ясно… — пробормотал я. — Что-то давно не встречал я таких благородных родственников, которые могли бы отказаться от квартиры… Кстати, двухкомнатная?

— Да. Двухкомнатная. Третий этаж. Комнаты раздельные, балкон, телефон, ванная и туалет отдельно. Годится?

Вторая волна — чуть поменьше, но так же пьянящая, хлестнула меня и заставила покачнуться.

— Так почему же… — мой голос охрип. — Почему ж эта самая дочь — не хочет сама?..

— Почему, почему. У нее своя квартира отличная.

— Ну, объединились бы с матерью, разменялись бы… мало ли как люди делают. Расширились бы.

— Ей так нельзя, — строго сказал главный врач. — Она из этических соображений не хочет.

— Ага, — кивнул я. — Она не хочет, а мне, значит, можно? Для меня этические соображения — роскошь?

Господи, что я болтаю?.. Зачем?!

Антон Трофимыч нахмурился.

— Валентин Петрович, я вас не понимаю, — сказал он как можно суше. — Вам нужна квартира — или не нужна?

— Нужна.

— Так о чем разговор? Не все ли вам равно — почему дочь не хочет жить с матерью?

— А все-таки — почему?

— Потому что мать — душевнобольная! Потому что она компрометирует свою дочь! Пишет во все инстанции жалобы, заявления… обливает ее грязью, клевещет на нее.

— Привлекли бы — за клевету, — нелепо посоветовал я. — Вызвали бы разок-другой.

— Эх, Валентин Петрович, — и он посмотрел на меня так, будто я был родным и не менее слабоумным братом той старухи. — Мы же с вами — психиатры…

«Мы с вами», — это он хорошо сказал. Круговая порука. Цеховая солидарность.

— Ее много раз вызывали, беседовали — все бесполезно, — продолжал он. — У бабки, вероятно, пунктик — попортить жизнь своей дочери. Именно поэтому — понимаете? — именно поэтому дочь и не хочет пользоваться пустующей квартирой.