– Да торопитесь, а то перехватят!
Кречинский сорвал сначала одну бакенбарду, потом другую и бросился, ни слова не говоря, бежать со сцены.
Оказалось, что умер один из богачей Хлудовых, и он побежал получить заказ.
Публика не обиделась: дело прежде всего!
И стали танцевать.
Но совершенно особенные картины можно было наблюдать в незадачливом детище М. В. Лентовского, в театре «Скоморох».
Театр этот назывался «народным», был основан на деньги московского купечества. Конечно, народным в настоящем смысле этого слова он не был. Чересчур высокая плата, хотя там были места от пяти копеек, а во-вторых, обилие барышников делали его малодоступным не только для народа, но и для средней публики.
Не было и подходящего репертуара, но труппа была прекрасная, и посетители валили валом.
Публика ходила в «Скоморох» самая разнообразная: чуйки, кафтаны, тулупы, ротонды, платья декольте шелковые, шерстяные, ситцевые и сарафаны.
В фойе, в буфете дым стоял от разного табаку, до махорки включительно. В зрительном зале запах полушубка и смазных сапог.
В «купонах» на верхотуре сидят две хорошенькие модистки.
– Ах, какой душка Лентовский! – восклицает одна.
– Да надоела ты мне с ним! Целое утро Лентовский да Лентовский, давай лучше плешивых считать!
– Давай. Один, два, три!..
– Позвольте, Софья Терентьевна, от всего моего сердца предложить вам сей апельсин, – говорит военный писарек, вынимая из заднего кармана пару апельсинов.
– Ах, какой вы, Тихон Сидорович! Вечно собьет…
– Вы чем это изволите заниматься?
– Оставьте! Двадцать два, двадцать три… – ткнула пальцем Соня чуть не в самую плешивую голову сидевшего впереди их купца.
– Эфти вы насмешки лучше оставьте-с, постарше себя не тычьте, заведите свою плешь, да и тешьтесь. А насчет чужой рассуждение не разводите-с!
– Позвольте-с, – авторитетно заявляет писарь, поправляя капуль, – это-с, собственно, не касательно вашей плеши, а одна профанация насчет приятного препровождения времени.
– А тебя не спрашивают, не к тебе речь. Погоди, и твой капуль-то вылезет. Вот у меня Филька – приказчик есть. Тоже капулем чесался. Придет к паликмахтеру, да и говорит: остриги меня, чтобы при хозяине по-русски, а без хозяина а-ля капуль выходило…
– Семьдесят два, семьдесят три, семьдесят четыре, семьдесят пять…
– А вы знаете, Софья Терентьевна, песенку про плешивых-с? – Семьдесят девять… восемьдесят…
– Мы плешивых песенок не знаем. Впрочем, спойте.
– Извольте-с.
Плешь к плеши приходила,
Плешь плеш говорила:
Ты плешь, я плешь,
На плешь капнешь,
Плешь обваришь,
Что заговоришь…
– Не ожидала от вас таких глупостев, Тихон Сидорович, не ожидала-с…
– Что с дурака взять? – замечает плешивый купец.
– Сам дурак.
– Ну ты сам дурак и выходишь!
– То есть какое вы имеете полное право ругаться?
– Еще бьют дураков-то, да и плакать не велят.
– Восемьдесят один, восемьдесят два… восемьдесят три…
– Сиволапый мужик…
– Барин с Хитрова! Жулье!
– Кто? Я жулье?
– Известно, ты.
– Кто, я? Жулье?
– Жулье…
– Жулье? Господин околоточный, господин околоточный… Пожалте-с!
Околоточный грозит от входа пальцем. Поднимается занавес. В театре крики:
– Тише! Тише!
Слышится тихий шепот:
– Восемьдесят девять, девяносто, девяносто один…
