Театральная история - [32]

– То, что будет сейчас, – продолжал Сергей вальяжно объяснять положение театральных дел, – Сильвестр называет интимной репетицией. Что ты заерзал? Это термин Станиславского.

– Так Сильвестр же его ненавидит…

– О, это такой темный лес. Наш бывший директор называл это богоборчеством. – Сергей брезгливо скривился, давая понять, что по такому «темному лесу» он прогуливаться не желает.

Остаток дороги актеры провели не общаясь, только рычал мотор, покашливал водитель и жужжали несущиеся навстречу и обгоняющие их машины. Саша наблюдал за мелькающими почти в полной темноте домами и домишками, и придорожная картина вселяла в него тоску. Изредка он поглядывал на самоуверенную улыбку Сергея, обращенную, казалось, к невидимым и неизменно восхищенным зрителям.

Александр понимал: Сергей не без оснований считает, что все свои экзамены он давно сдал. А значит, на даче режиссера экзаменовать будут его, Сашу. От этих мыслей ему становилось все печальнее.

Приехали актеры в полной темноте. Сильвестр, услышав стук закрываемых дверей такси, быстрым шагом подошел к машине. Не здороваясь, сунул шоферу тысячную купюру, задумался на секунду, дал еще сотню и, приложив палец к губам, зашептал Сергею и Александру:

– Тс-c! Все спят! Репетировать будем в погребе!

В темноте было не разглядеть, сколько этажей насчитывает дом Сильвестра. «Что-то около трех-четырех», – решил Саша. Он переступал с ноги на ногу, с удовольствием слушая, как в тишине поскрипывает под ботинками невидимый снег. Снегоскрипенье немного отвлекло его от мучительных раздумий и предчувствий.

Режиссер закрыл ворота. Жестом он позвал за собой артистов и жестом дал понять, чтобы они ступали осторожно и тихо.

Сергей и Александр, держась за влажные стены, стали спускаться по большим, выступающим из земли ступеням. «Я сам этот погребок спроектировал», – подмигнул артистам Сильвестр. Почему-то от этих слов Саше стало страшно.

В погребе было прохладно, но теплее, чем на улице. Саша страстно хотел горячего чаю или – даже сильнее – вина, которое лежало на специальных полочках, – только протяни руку. Но, конечно, попросить не решился. Кроме поблескивающих донышками бутылок, на полках – отдельных – располагалось вяленое мясо. Свет был неярким, лампочка в сорок ватт светила из последних, угасающих сил.

– Ну, – голос режиссера обрел твердость и набрал обычную громкость, – вот теперь – приветствую!

Он тепло обнял Сергея: «Доброй ночи! Доброй творческой ночи!» Подал руку Александру: «Дорогая моя, выглядишь на все тринадцать!» – «Вы знаете, – парировал Саша, – даже в тринадцать лет девушке может быть неприятно, когда упоминают ее возраст». – «Он держит удар! – радостно сообщил Сильвестр ведущему актеру. – И кто же первым спросит, почему я позвал вас в столь поздний час? Или, если следовать ритму шекспировского стиха, – в час столь поздний?»

Александр и Сергей молчали.

– У меня в семье случилась трагедия, – режиссер вгляделся в лица артистов. – Вот Сергей молодец, он мгновенно отреагировал: его лицо выразило соболезнование сразу после моих слов. А почему ты, Саша, медлишь с реакцией? Ты сначала задумался, а потом протранслировал любопытство к моему несчастью! А вместе с любопытством – я надеюсь, что ошибаюсь! – недоверие!

– Я? почему… Я тоже соболезную, – ответил Саша, тут же пожалел, что сказал такую нелепость, закусил губу, скорчил недовольную гримасу и покраснел. Вся эта пантомима длилась не более пяти секунд.

Сильвестр, указывая пальцем на пунцового Александра, захохотал. Внезапно помрачнел. И прояснил масштаб и смысл произошедшей трагедии:

– Настоящая, а не та, которые Шекспир придумывал, а Иосиф сейчас переделывает для современных ушей.

Сергей усмехнулся, Александр отозвался смешливым эхом.

– Кстати, Иосиф пока пишет что-то несусветное. Его текст использовать в данный момент мы никак не можем, при всем уважении к его полуодаренному перу… Ну, к делу. Вот, взгляните, – режиссер достал из кармана черных брюк сложенный вдвое листок бумаги и развернул его. – Вот что я нашел у моей дочери в сумочке. Что ты так смотришь, Саша? Конечно, я роюсь в сумочках близких людей. А ты нет? Зря! Знание о жене или о дочери, которое добывается годами, порой можно достичь одним лишь раскрытием их сумочек. Волшебный жест, волшебный! Так вот, – Сильвестр замахал своей находкой, – это стихи, между прочим. Она написала их своему молодому человеку, между прочим. А ей, между прочим, пятнадцать. Она, конечно, старше твоей героини, Александр, но все же…

Режиссер протянул бумажку Сергею, и тот, изумленно приподнимая брови, прочел вслух:

– «Твой член неплох, но жаль, что ты с ним рядом…»

Режиссер вырвал из рук Сергея листок. С неприязнью в него вчитался. Потом прервал чтение и взглянул на листок с брезгливостью, которую Александр назвал про себя «титанической».

– Дальше там совсем кошмар. Такое письмо современной Татьяны Лариной. Она пишет не возлюбленному, а… даже не знаю, как его обозначить… партнеру, что ли, или сексуальному объекту… Она в шоке от его характера, но в восторге от пениса. Предлагает ему на выходные отдавать ей пенис напрокат… Каково? Напрокат!