Театральная история - [2]

Однако же этот роман – не только о театре. Он о современной культуре, которая в России оказалась в новой, совершенно неожиданной ситуации. Я считаю, что «Театральная история» – очень увлекательное и очень полезное чтение для тех, чья жизнь связана с культурой.

Театральная история

Будильник кукарекнул – и сон погас.

Лицо Александра исказила недовольная гримаса. Он уже давно собирался сменить звук будильника, но каждый вечер забывал это сделать. А потому утром его неизменно будил хрипловатый приблатненный петух.

Мобильный мерцал и кукарекал все громче, все настойчивей. Александр протянул руку к тумбочке. Прошептал в полусонной ярости: «Заткни уже… поганые свои трели…» – и вырубил петуха. Попытался вернуться в сон. Но путь был закрыт. Тогда он решил избавиться, наконец, от утренних петушиных воплей. Приоткрыл левый глаз («пусть правый еще немного поспит») и, брезгливо прищуриваясь, зашел в «настройки». На экране появились какие-то значки. Каждый требовал внимания. Осмысленного подхода. Точной реакции.

Александр засунул телефон под подушку. «Успеется, я все равно пока еще в полусне-е-е, – протянул он. – И лучше бы сон продолжался…» В этом волшебном сновидении он стоял на бездонной и бескрайней сцене и декламировал Шекспира. Он закончил монолог, и наступила пауза. Та самая, боготворимая артистами всего мира пауза, когда зрители, потрясенные увиденным и услышанным, еще не имеют сил, чтобы выразить восторг. Наконец пауза истощила свое великолепие, и со всех сторон раздалось безбрежное «бра-а-а-во-о!».

Невидимая публика любила его пламенно. Александра не смутило, что он декламировал в темноту колоссального зрительного зала слова Джульетты, а не монологи Гамлета. Роль принца Датского он любил, о ней мечтал, и разве с актерами бывает иначе? «Мало ли почему я во сне женскую роль исполнял… – Он обвел потолок мутными от сна глазами. – Все равно, как было приятно!»

Контраст сна с реальным положением вещей был ра-зительным. Александр, актер амбициозный, годами жил в тени своих успешных коллег. Слава снисходила только во сне, а явь была пронизана ощущением тотального, бескрайнего неуспеха.

Александр приподнял одеяло. Не увидел под ним ничего вдохновляющего. Опустил руки со вздохом. Заметил: из-под одеяла выглянула пятка. Вид голой одинокой пяты привел артиста в уныние. Он оглядел свою спальню, сотворенную из икейской мебели, – спальню, имевшую в Москве, да и в любом городе тысячи близнецов. Александр медленно поднялся с кровати и подошел к окну. Приготовился распахнуть свой «домашний занавес» – так он называл пестрые занавески, на которых конфликтовали кричаще-яркие цвета: красный, оранжевый, светло-зеленый. Резким взмахом раскрыл их и выглянул в окно. Разгорался летний день. Пейзаж за окном был совершенно равнодушен к актеру: погасший в четыре утра фонарь, облупившиеся скамейки, бредущая тихим шагом старуха, открывающий дверь машины краснолицый мужик.

Александр явился людям, но ничто не изменилось, никто не изумился. «Быть или не быть – вот в чем вопрос», – прошептал он равнодушным заоконным зрителям. И негромко засмеялся: «Так вот потихонечку я и сойду с ума без ролей».

Актер снова лег на кровать и прикрыл глаза. Повернулся на бок и тихонько застонал: начинался новый день, который, невзирая на пение птиц, яркость занавесок и солнца, не принесет ничего, кроме разочарований.

Александр стонал все художественнее: ритм то учащался, то замедлялся, стоны были то тихими и печальными, то обвинительными и мощными, и даже в паузах таилась скорбь. Так складывалась мелодия страдания, которая утешала Александра.

Артист занимался художественным стоном около часа. Стонал он на юго-западе Москвы, в своей однокомнатной квартире. А в это время на северо-востоке того же города, в квартире побольше, решался вопрос поистине трагический, вопрос жизни и смерти: быть или не быть тому, кто (если все обойдется) станет ближайшим другом Александра.

Жест носа

– Ты прав. Этого делать нельзя, – сказала Варвара Николаевна, женщина пятидесяти двух лет, суровая и полноватая. Решение далось ей нелегко. Синяки под глазами свидетельствовали: эта ночь проведена без сна. – Но все ж таки, – добавила она, как всегда, растягивая слова в моменты огорчения, – это настоящая катастрофа для меня.

В комнате, кроме кошки Аделаиды, в просторечии Ады, сидел Андрей Семенович, муж Варвары Николаевны, и смотрел на супругу со страхом и восхищением.

– Я знал, Варенька, я знал, что ты не станешь… не станешь… подвергать ее… такому… такому кошмару… Аборт – самое ужасное, что может быть…

– Видимо, – глаза супруги полыхнули злобой, – ты богат. Но почему же я об этом ничего не знаю?

– Я богат? – насторожился муж. – Так и я об этом ничего не знаю.

– Раз ты так легко отказываешься от породистого приплода – ты богат.

– Варенька, клянусь, в следующий раз…

– Я тебе ее не доверю больше! И думать забудь! Завтра к нам должны были принести Якоба, завтра! Ты хоть помнишь об этом?

– Да, я виноват, виноват… Но вдруг наша Адочка его бы не полюбила?

– С чего ты это взял? Ты зоолог?

– Нет, – тихо, виновно сказал он.

– Ты сердцевед?