Театральная история - [102]

– Да-да, – сказал он тоном человека, которого отрывают от самого святого, что в общем-то было правдой.

– Слушай. Отец Никодим. А ведь так и есть. Что-то между вашими. Организациями творится. Ток какой-то пробегает. Полный храм актеров налетел. Во главе с Сильвестром.

У отца Никодима воинственно заходили желваки, благо, под бородой это было почти незаметно.

– Ипполит Карлович, я же говорил: он замышляет что-то. Как мне сейчас отпевание проводить? В каждом углу артист.

Ипполит Карлович глухо захохотал, отцу Никодиму тоже показалось, что его слова не лишены юмора, и он слегка подхихикнул (борода и усы скрыли и это проявление эмоций). Но настороженности он не утратил.

– Так ты же хотел чего-то такого. Слияния церкви с театром хотел. На ловца и зверь. Бежит.

Священник, нервничая, вышел к верующим. Увидел: слева гроб с телом покойного и внушительной толпой родственников вокруг; в центре, отдельно от всех, – Сильвестр Андреев «со своими непристойными усами»; неподалеку от гроба, под распятием, притаился Ганель с огромной сумкой в руках. Отец Никодим подумал, что там бомба. Но тряхнул головой и таким образом стряхнул эту нелепую мысль. Заметил под иконой всех святых дрожащего Иосифа. Приветственно кивнул ему – единственному из всех. Иосиф, заметив поклон батюшки, ничего не ответил, и снова, трепеща, вознес глаза к куполу. Бог-Отец смотрел так же сурово. Иосиф задрожал еще сильнее. Эта дрожь не оставила у священника сомнений: здесь что-то затевается.

Отец Никодим встал подле гроба так, чтобы камеры могли фиксировать все его жесты, все слова. Волнение волнением, но коллекцию богослужений пополнять надо. А потому, изгнав страх перед возможными провокациями, он принял решение выступить во всеоружии своих ораторских, артистических и богослужебных дарований. И да разбегутся от лица его собравшиеся здесь бесы!

Отец Никодим обвел толпу строгим и печальным взором. Заметил Сергея Преображенского – с бледным лицом. Неподалеку ютился Александр.

Священник повернулся к стоящему рядом молодому псаломщику Фоме и тихо спросил:

– Как зовут усопшего?

– Раб Божий Александр.

Это едва не рассмешило отца Никодима. Но взглянув на лица родственников покойного, на гроб с мертвым телом, он мгновенно изгнал даже подобие веселья из души. Взгляд стал наполняться скорбью. Сменилась поза – он едва заметно сгорбился. Дыхание замедлилось: ритм навевал печаль.

Прихожане отреагировали на преображение священника. Толпа дисциплинировалась, даже шепот прекратился. На отца Никодима устремились взгляды – надежда, скорбь, любопытство. Священник почувствовал, как его наполняет силой присутствие прихожан. Посмотрел на покойника – мужчина лет пятидесяти. Судя по изможденному лицу, долго болевший и умерший в мучениях. Ввалившиеся глаза. Впалые щеки. Волосы странного желтого цвета, как будто их отравили каким-то лекарством.

Отец Никодим посмотрел на Преображенского. «Он как будто в обморок собрался… Выведу его». Мелькнула мысль, что взволнованный Преображенский может проболтаться, зачем здесь собрался весь состав будущей шекспировской премьеры. Священник подошел к Сергею, погладил его по плечу, спросил:

– Что с вами? Вам нехорошо?

Сергей улыбнулся так болезненно, что отец Никодим понял: толку от разговора не будет. Было очевидно, что этот человек находится здесь без задней мысли и дальнего плана.

– Мне плохо. Я потому и пришел. К вам. А здесь…

Сергей осекся. Отец Никодим подумал, что Ипполиту Карловичу тоже сейчас несладко – страх смерти наверняка овладел им. «Господи, живут, как бессмертные, живут, как боги, а едва смерть рядом, то они так растеряны, словно это какая-то новость, словно не ожидали…»

– Вам лучше уйти. Разве нет?

– Нет-нет… Вы же сейчас надежду… Да? Надежду будете давать? На воскресение?

Отец Никодим подумал, не смеется ли над ним этот удивительный артист? Нет. Бледность Сергея, его нездоровый взгляд сомнений не оставляли: автором только что произнесенных, наивных слов может быть только страх. Он снова ласково погладил артиста по плечу и отошел.

Ипполит же Карлович тем временем глотнул еще пятьдесят грамм, закусил лимоном, скривился и увидел, как отец Никодим снова подошел к гробу. Взгляд «недоолигарха» помрачнел, и он налил себе новенькие пятьдесят, поднес ко рту, но передумал: «Так не восприму. Проповеди не восприму. Не будет потрясения», – объяснил он бокалу, почему временно пренебрег им.

Отец Никодим вдохнул церковный воздух. Взглянул на покойника и тихо, но твердо начал проповедь. И почти сразу начал воодушевляться (или пламенеть, как говорил Фома, любивший и боявшийся отца Никодима).

– Благословен Бог наш! Этими словами начинается служба отпевания усопшего. Сколько нужно веры, чтобы восславить Бога перед мертвым телом, которое будет сегодня погребено! Взгляните! Близкий человек лежит перед нами. Пройдет час, и мы положим его в землю. Но, скорбя и плача, мы все же восклицаем: благословен Бог наш! Мы говорим так, потому что знаем: гроб – не последнее пристанище, но временное жилище. Потому что мы знаем, что сейчас происходит с рабом Божьим Александром. Сейчас!

Отец Никодим остановился, чтобы всем стал ясен смысл последнего произнесенного им слова. Чтобы собравшиеся ощутили, какое богатство и сила заключены в этом «сейчас». Он только выходил на старт, еще тщеславясь, еще наслаждаясь производимым впечатлением. Но знал, что наступит момент, когда он забудет и о впечатлении, и о камерах Ипполита Карловича.