Театр Сулержицкого: Этика. Эстетика. Режиссура - [7]

Сулержицкий в Москве обегал древности, музеи, к Нескучному в лодке плавал, а в толстовский дом не рвался. Привела его в дом Татьяна Львовна, хотя с толстовцами Сулер встречался и раньше: мужчины и жены их, вчерашние курсистки, фельдшерицы — ходили босиком, подражая не столько даже учителю, сколько портрету его, который заменил им икону. Другие — срывались в странствия, а были и странники постоянные, ходившие между колониями, как странники православные по святым местам. Толстовцы умножили российское ново — сектантство; протестанты, стоящие не против папства, как в Европе, но против отечественного православия как церкви, против ее иерархии, которая давно привычна во многих поколениях. Надо крестить детей, надо венчать молодых, также надо подчиняться законам человеческим — идти в солдаты, платить налоги, делить землю. Толстовцы, народ не столько крестьянский, сколько интеллигентски-городской, собираются они вокруг своих же книгочеев и ораторов. Уже представленный читателю полуюродивый, полухулиган бочар Тенеромо любит делать скандалы: не заплатить в буфете, не купить билет на поезд, а ехать «так». Не подчиняться приказу: «Высадить!», а доказывать свое право на передвижение в вагоне, ко всеобщей потехе. Другой толстовец живет истинно как первые апостолы Христа. Он избегает не только богатства — имущества, постоянной кровли. Ночует, куда пришел, ест — что придется (ни мяса, ни рыбы). Молодой Бунин увидел его в Хамовниках: «Высокий, стройный, страстно-мрачный красавец с черно-синими волосами и совершенно безумным, экстатическим выражением смуглого, худого лица». С него Касаткин писал «Осужденного», среди графических зарисовок Сулера — портрет. Чуть намечена одежда — словно ее и нет. Лицо прочерчено жестко, глаза смотрят — втягивают. Ну просто апостол Павел, каким его увидел Эль Греко. Может быть — жертва инквизиции? Такой не закричит на костре. Может сам — инквизитор? Такой может сжечь сотни — во имя идеи. Это Евгений Иванович Попов. Он идею от своей жизни не отделяет: всеобщее равенство в труде. Всеобщее равенство в бедности и в высочайшем постижении духа религии.

Что нужно человеку? Чем дальше, тем проще одевается Попов. Ест то, что выбрасывают другие. Его невероятной воле подчиняются сами Толстые, в том числе — Лев Николаевич. Для Татьяны Львовны — Евгений Иванович одновременно и наставник и подопечный, письма ее полны упоминаниями о Жене, с ним она советуется обо всем. Даже о том, к чему он резко враждебен. О живописи, о делах издательских.

При этих беседах часто присутствует Сулер. Он остался в Хамовниках, не столько оформителем книг, сколько везде помощником, на все дела мастером, рассказчиком о прошлом, собирателем житейских сценок, уличных диалогов, судеб человеческих.

С младшими членами семьи, с девушками, с их гостями поет под гитару, проходится в пляске под балалайку; Лев Николаевич смеется до слез, слушая байки Сулера и его подражания знакомым людям, зверям, птицам. Перевернув гитару, ритмично похлопывая по ней, тянет Сулер какую-то восточную мелодию; тут же вспоминается башкирская степь, бабай отбивает ритм по днищу перевернутого ведра, поет. Степь. Воля. Как в не написанной еще пьесе про московского барина, который оставил службу, семью — воля! «Он любил Леопольда как сына…» — точное горьковское определение.

В училище Сулер переходит с курса на курс. Рождество — для всех праздник, в училище это еще и праздник традиционной выставки. Отбирают, вывешивают студенческие работы, придирчивы друг к другу, остро чувствуют фальшь композиции, нарочитость эффектов. Сулер отговаривался: пишет новое для себя, не пейзаж. Не хочет советов, чтобы не сбиваться. Татьяна Львовна вспоминает, как собрались однажды, поставили работы: «Сулер исчез и через некоторое время с взволнованным лицом принес свою картину, поставил ее на пол у стены и просил нас отойти подальше, чтобы издали смотреть на нее. Я теперь не помню подробностей картины. Помню впечатление: большая пустая комната, тусклое, серое освещение и одинокая фигура. Картина давала настроение грусти, тоски и одиночества.

Ученики притихли и долго молча смотрели. Потом стали раздаваться отдельные возгласы:

— Молодчина, Сулер!

— Настроения-то сколько!

— Здорово, Сулер!

Сулер сиял…»

Девяносто четвертый год завершает учение. Сулер исправно посещает классы, исправно представляет работы. Когда Татьяна Львовна задерживается в Ясной Поляне, он занимает для нее место в натурном классе и сообщает темы, предложенные студентам: «В театре», «Бегство в Египет» (конечно, подразумевается бегство Святого Семейства) и «Былины Владимирского цикла». Последнее лето перед окончанием училища проводит в родных местах. В начале сентября появляется у Толстых. Мария Львовна пишет родным: «Сегодня было много посетителей. Пришел Сулер, голодный, возбужденный, восторженный, рассказывал о том, как он провел лето». Оказывается, так же как в семнадцать лет. Жил у крестьян — за еду. С утра занимался живописью, потом выполнял то, что надо было крестьянству, вечерами читал вслух книжки «Посредника», по праздникам учил ребят. «Все это он рассказывал с таким увлечением, с такой любовью к жизни тамошней, что нам было очень приятно с ним». Приятно было с ним — Толстым, крестьянам, товарищам-студентам. Неприятно было начальству училищному, а также полицейско-охранительному. Сулержицкий давно на заметке там, где про всех всё обязаны знать. За его связями следят, начальство училищное терпеть не может беспорядков и студенческих сходок. Порядок, соответствующий инструкциям Министерства просвещения, блюдет А. Е. Львов. Инспектор училища, он в 1894-м утвержден директором. В этой должности состоящий, княжеский титул носящий, он впоследствии буквально вытеснит, выживет из училища Валентина Александровича Серова. Пока же ему больше докладывают о непокорстве учеников. Устроили они сходку. Шумели, высказывали недовольства, «качали права». Особенно рьяно качали трое. Сулер как всегда заводила-запевала. В ноябре проходит Совет преподавателей. Председательствует, конечно же, директор училища, он же секретарь Совета Московского Художественного общества. Решение Совета протоколируется: «Вследствие дурного поведения и неприличного отношения к преподавателю учеников: Сулержицкого Леопольда, Бондаря Георгия и Ермолаева Георгия ходатайствовать об исключении из училища первого из них, а второму и третьему предложить выйти из училища и в случае несогласия их на это, ходатайствовать об исключении из училища».