Театр начинается с выстрела - [10]

— Посуда внутри, вода вот. — Она показала на пятилитровую бутыль, стоявшую рядом с тумбочкой на полу. — Если захотите что-то, то берите и пользуйтесь, а сейчас мне нужно сосредоточиться.

Анна приготовила себе кофе, взяла какие-то листки, села на диван и отрешилась от всего сущего. После такого ходить по гримерке, греметь чашками и вообще производить какой-то шум мне показалось неуместным, и я, сев в кресло, принялась просто ждать, не решаясь даже встать и взять с полки возле гримировочного стола какую-нибудь книгу. Но тут дверь открылась, и в комнату вошла невысокая, стройная пожилая женщина в брюках, которая с порога сказала:

— Доброе утро, Анечка! Как настроение?

— Здравствуй, Сашенька! — отозвалась Ермакова, нимало не рассердившись на то, что ее побеспокоили. — Все нормально. Вот познакомься, это — Женя. Женя, это — Александра Федоровна Ковалева. Официально — костюмерша, а неофициально — мой добрый ангел-хранитель, без которого я давно пропала бы.

— Да ладно тебе! — отмахнулась та, окидывая меня с ног до головы пристальным взглядом.

Я тоже с интересом рассматривала этого престарелого ангела. На вид женщине было шестьдесят — шестьдесят пять лет, одета просто и строго, совершенно седые волосы коротко подстрижены, руки с маникюром, но макияжа никакого. Одним словом, ничего примечательного.

— Вот что, девица, — решительно сказала она, закончив меня рассматривать. — А пошли-ка мы с тобой отсюда, чтобы не мешать Анечке к репетиции готовиться.

Вообще-то я и сама понимала, что одним своим, пусть и безмолвным, присутствием в комнате мешаю Ермаковой, но оставить ее одну?

— Действительно, Женя, идите — мне сосредоточиться надо, — попросила Анна. — А Сашенька вам театр покажет, расскажет о нем.

Поколебавшись, я все-таки вышла вместе с Ковалевой, и она повела меня в зрительный зал, объяснив, что там нам никто не помешает поговорить. Заинтересовавшись, какие же страшные тайны она мне собирается поведать, я не возражала. Когда мы сели на кресла в последнем ряду, она совершенно неожиданно для меня произнесла:

— Начнем с того, что я знаю, кто ты. Во-первых, это я после вчерашнего уговорила Анечку все-таки взять себе охрану. Будь я помоложе, я бы эту сволочь сама от нее отвадила, но я старуха, мне это уже не по силам. Пантелеич в прошлый раз его отсюда хорошо турнул, больше не сунется.

— А Пантелеич — это?..

— Один из охранников. Да и остальные так же поступили бы — они Анечку очень уважают. Их у нас тут четверо, все бывшие менты, службу знают и совесть не потеряли. Красть в театре нечего, но журналюги постоянно пытаются со служебного входа внутрь попасть — все надеются что-нибудь «жареное» разнюхать и статейку тиснуть. А мужики на деньги не зарятся и взашей их гонят.

— А во-вторых? — напомнила я.

— А во-вторых, даже если бы это было только ее решение, она мне все равно об этом сказала бы — у нее нет от меня тайн. Знает она, что я люблю ее как родную дочь, вот ничего и не скрывает, потому что понимает: все, что я делаю или говорю, только для ее пользы. Как ты ее на улице и в других местах будешь охранять — твое дело, я в этом ничего не понимаю. Ты и здесь постараешься ее от всех защитить, только местных народных обычаев не знаешь. А в театре свои законы, для чужого человека тут многое может показаться странным, поэтому я тебя прошу с шашкой наголо в бой не бросаться. Прежде чем что-то сделать, ты меня хотя бы в известность поставь, а то по незнанию можешь таких дров наломать, что они потом и на растопку не сгодятся. А я хотя бы от непоправимых ошибок тебя остановлю.

— Анне в театре что-то угрожает? — напрямую спросила я.

— Физически — ничего, а морально… — Она со всхлипом вздохнула. — Ты тут посиди в уголке тихонечко да репетицию посмотри, сама все поймешь. А не поймешь, так я тебе растолкую. Пока репетиция не началась, ты в фойе пойди да фотографии посмотри, чтобы знать, кто есть кто, а потом незаметно в зал возвращайся, а то Воронцов орать будет.

— А это кто? — поинтересовалась я.

— Увидишь, — выразительно ответила она и ушла.

Я прогулялась по фойе, поднялась по лестнице наверх, пользуясь тем, что двери лож были открыты, посмотрела на зал сверху и, увидев, что в зале и на сцене началось какое-то движение, спустилась вниз. Устроившись на последнем ряду, я стала наблюдать за тем, что происходит, но хватило меня только на десять минут. Я даже толком не поняла, что именно они репетировали, потому что какой-то сидевший за столом в зале мужик с визгливым голосом и обширной лысиной буквально фонтанировал оскорблениями в адрес Ермаковой. То она не так ходила, не так стояла, то не так говорила, а уж шпильки с намеком на ее почтенный возраст, да все с потугой на остроумие, так и сыпались. Словом, издевался как мог! Анна стоически все это терпела, а вот вторая актриса на сцене, в которой я по фотографии узнала Дарью Лукьянову, верноподданнически подхихикивала и была явно довольно происходящим. Когда желание убить этого мужика стало уже нестерпимым, я вышла из зала и пошла к охраннику.

— Степаныч, ты сигаретами не богат? — спросила я, хотя в последний раз курила еще на службе.