Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент - [221]

— Но почему меня бьют, Фарфан? — обернулся он со стоном к майору; тот сопровождал его вместе со стражей и разговаривал с человеком, державшим фонарь.

Вместо ответа он получил удар прикладом и упал ничком в зловонную грязь; его ударили не в спину, а по голове, разбив в кровь ухо. Закашляв, он сплюнул — в рот набился навоз, капли крови пачкали рубашку — и в возмущении приподнялся.

— Молчать! Молчать! — заорал Фарфан, замахиваясь хлыстом.

— Майор Фарфан! — вскричал вне себя Кара де Анхель, гневно выпрямившись. В воздухе запахло кровью.

Фарфан, боясь тех слов, что вот-вот прозвучат, нанес, удар. Багровый рубец вздулся на щеке несчастного, который пытался, стоя на коленях, освободить руки, связанные за спиной…

— …Понятно… — сказал он, не имея сил сдержаться, дрожащим, стегающим голосом, — …понятно… эти побои… принесут вам еще одну нашивку…

— Молчать, а то… — рявкнул Фарфан, снова поднимая хлыст.

Человек с фонарем остановил его руку.

— Бейте, не жалейте, не бойтесь! Я выдержу, я мужчина, а хлыст — оружие кастратов!..

Два, три, четыре, пять ударов хлыста менее чем в секунду исполосовали лицо арестанта.

— Майор, успокойтесь, успокойтесь!.. — вмешался человек с фонарем.

— Нет, нет! Я заставлю этого сукина сына жрать землю… Он оскорбил армию, ему это так не сойдет… Бандит… сволочь!.. — И, орудуя уже не хлыстом, который сломался, а дулом револьвера, он срывал куски кожи с лица арестанта, с головы, вместе с волосами, повторяя при каждом ударе глухим голосом: — …армию… организацию… сволочь… так его…

Бездыханное тело жертвы, рухнувшее в навоз, оставили здесь же, в этом вагоне, пока формировался товарный состав, тот, что должен был доставить арестанта обратно в столицу.

Человек с фонарем хотел занять место в вагоне. Однако Фарфан велел ему идти за ним. Они расположились в комендатуре, где ожидали часа отправления, беседуя и опрокидывая стопку за стопкой.

— В первый раз меня подбил пойти служить в тайную полицию, — рассказывал человек с фонарем, — один шпик, мой большой дружок, его звали Лусио Васкес, Бархотка…

— Я вроде что-то слышал о нем, — сказал майор.

— Но тогда мне еще не довелось завербоваться, хоть тот, приятель мой, был уже там своим человеком, сумел завоевать доверие — недаром его Бархоткой прозвали, вы понимаете, — я же влопался в тюрьму и потерял немало денег, которые у нас с женой — в то время я был женат — были вложены в небольшое дельце. А жена моя, бедняжка, даже попала в «Сладостные чары»…

Фарфан было встрепенулся, услышав название «Сладостные чары», но воспоминание о Свинке, жирной самке, вонявшей отхожей ямой, воспоминание, которое раньше привело бы его в неистовство, на этот раз не воспламенило: он все время пытался мысленно отмахнуться руками и ногами, как плывущий под водою, от преследовавшего его образа Кара де Анхеля и этих слов: «…еще одну нашивку!., еще одну нашивку!»

— А как звали вашу жену? Я, видите ли, почти всех знал в «Сладостных чарах»…

— Да что имя-то, она там не осталась; только попала, как; сейчас же и выбралась. В том доме у нее помер мальчонка наш, и она от этого помешалась. Знаете, если уж не лежит у кого душа!.. Сейчас она в прачечной при больнице, вместе с монашками. Не стерпела душа, не смогла она стать публичной девкой!

— Ну, так я ее, кажется, все-таки видел. Это мне пришлось раздобывать в полиции разрешение на отпевание ребенка. Донья Чон и остальные отпевали его там. Но я тогда и ведать не ведал, что это был ваш сынишка!..

— А сам-то я, представьте себе: в каталажке, измордованный, без гроша в кармане… Да, если оглянуться и посмотреть назад, хочется бежать без оглядки!

— А мое, представьте, положение: ни за что ни про что оболгала меня одна паскудная баба перед Сеньором Президентом…

— Потом этот самый Кара де Анхель снюхался с генералом Каналесом и начал шуры-муры с его дочкой, которая стала его женой и, говорят, съела приказ хозяина. Я про все это знаю потому, что Васкес, Бархотка, видел его в трактире «Тустеп» за несколько часов до того, как генерал сбежал.

— «Тустеп»… — повторил майор, стараясь припомнить.

— Как раз на самом углу была харчевня. Прощай, славное местечко, где были нарисованы на двери фигуры, с двух разных сторон: мужчина и женщина; женщина, согнув руку калачиком, говорит мужчине — я даже слова еще помню: «Станцуем-ка тустепчик!» — а мужчина с бутылкой ей отвечает: «Благодарствую!»

Поезд тронулся, постепенно набирая скорость. Розовый ком зари омывался морской синевой. Из тени выплывали тростниковые домишки городка, далекие горы, убогие суденышки мелких торговцев и здание комендатуры — спичечный коробок со сверчками в военной форме.

XL. Слепая курица

…«Сколько часов прошло, как он уехал!» В день отъезда она считала часы, потом надо было прибавить еще много других, чтобы сказать: «Сколько дней прошло, как он уехал!» Но спустя две недели был потерян счет дням, и вот уже: «Сколько недель прошло, как он уехал!» Целый месяц. Потом был потерян счет месяцам. Они составили год. Потом потерялся счет годам…

Камила сторожила почтальона у окна гостиной, спрятавшись за занавесками, чтобы ее не видели с улицы; она была беременна и шила приданое ребенку.