Те, кто внизу - [2]

Горел его дом.

II

Когда Деметрио Масиас начал спускаться в глубокий овраг, все вокруг еще было окутано мраком. Тропинкой ему служила узкая расщелина между изрезанных огромными трещинами скал и крутым, почти отвесным склоном высотою в несколько сот метров, словно обрубленным ударом гигантского топора.

Ловко и быстро спускаясь, он размышлял: «Теперь федералисты наверняка нападут на наш след и бросятся за нами, как свора собак. Счастье еще, что они не знают здешних троп, спусков и подъемов. Народ в Лимоне, Санта-Росе и других ранчо надежный – никогда не продаст. Разве что в Мойяуа найдется проводник – тамошнему касику не терпится увидеть, как я, с высунутым языком, болтаюсь на телеграфном столбе; из-за этого богатея я по горам и мытарюсь».

Уже занималась заря, когда Деметрио спустился на самое дно пропасти, растянулся на камнях и заснул.

Дробясь на множество крошечных каскадов, журчала река, в зарослях кактусов питайо[6] щебетали птицы и, придавая нечто таинственное безлюдью гор, монотонно звенели цикады.

Проснувшись, Деметрио разом вскочил на ноги, перешел вброд реку и стал подниматься по противоположному склону ущелья. Похожий издали на красного муравья, он карабкался вверх, хватаясь руками за выступы скал и ветви кустарника, упираясь ногами в камни на тропе.

Когда он достиг вершины, солнце залило светом горное плато, превратив его в золотое озеро. Внизу, в ущелье, точно огромные куски хлеба, торчали скалы; утесы, поросшие колючими растениями, походили на головы сказочных негров; питайо застыли, как окоченевшие пальцы великана; деревня нависла над пропастью. А среди иссохших ветвей и голых каменных глыб, как непорочная жертва, приносимая в дар светилу, протянувшему от скалы к скале свои золотые нити, белели напоенные утренней свежестью розы Сан-Хуана[7].

На вершине горы Деметрио остановился, достал висевший на перевязи рог, приложил его к своим толстым губам, надул щеки и трижды протрубил. Кто-то за соседним гребнем ответил на этот сигнал троекратным свистом.

Из-за видневшейся в отдалении островерхой груды тростника и прелой соломы, один за другим, появились босые полунагие люди; их темные, опаленные солнцем тела, казалось, были отлиты из старой бронзы.

Люди торопились навстречу Деметрио.

– Мой дом сожгли, – ответил он на их вопросительные взгляды.

Раздались проклятия, угрозы, брань.

Деметрио выждал, пока друзья отведут душу; потом вытащил из-за пазухи бутылку, глотнул, обтер горлышко рукой и передал соседу. Все поочередно приложились к бутылке, и она быстро опустела. Мужчины повеселели.

– Бог даст, завтра, а то и сегодня ночью мы снова повстречаемся с федералистами, – сказал Деметрио. – Ну, как, ребята, познакомим их со здешними тропками?

Полуобнаженные люди радостно закричали. Снова посыпались отборная брань, проклятья, угрозы.

– Только вот неизвестно, сколько их, – заметил Деметрио, вглядываясь в лица друзей. – В Остотипакильо Хулиан Медина с шестью односельчанами наточили ножи и задали жару тамошним архангелам и федералистам.

– А чем мы хуже ребят Медины? – возмутился здоровенный бородач, черноволосый густобровый мужчина с кроткими глазами, и добавил: – Одно вам скажу. Не будь я Анастасио Монтаньес, если завтра не обзаведусь маузером, подсумком, штанами и ботинками. Это уж точно!… Ты что, Перепел, не веришь? Да во мне полдюжины пуль застряло – вот кум Деметрио не даст соврать. А мне эти пули все равно что леденцы. Ну, все еще не веришь?

– Да здравствует Анастасио Монтаньес! – воскликнул крестьянин по прозвищу Сало.

– Нет, – запротестовал Анастасио. – Да здравствует Деметрио Масиас, наш командир, и да здравствует отец наш небесный и пресвятая дева!

– Да здравствует Деметрио Масиас! – подхватили остальные.

Натаскав сухой травы и веток, они развели костер и положили на раскаленные угли куски сырого мяса. Потом уселись на корточках вокруг костра, с аппетитом вдыхая запах мяса, которое потрескивало и шипело на огне.

Тут же рядом, на влажной от крови земле, валялась рыжеватая шкура только что зарезанной коровы. На веревке, натянутой между двумя уисаче[8], висело уже подсохшее мясо, вялившееся на солнце и ветру.

– Значит, так, – сказал Деметрио, – винтовок у нас, не считая моей, всего двадцать. Если этих гадов мало, перебьем всех до одного; ну, а если много, так хоть страху на них нагоним.

Он ослабил пояс, отвязал прикрепленный к нему узелок и протянул товарищам.

– Соль! – раздался ликующий возглас, и каждый кончиками пальцев взял по нескольку крупинок.

Люди с жадностью набросились на еду, а насытившись, растянулись на земле и запели грустные протяжные песни, заканчивая каждую строфу пронзительным выкриком.

ІІІ

Деметрио Маеиас и двадцать пять его соратников спали в горных зарослях, пока не заслышали звуки рожка. Это Панкрасио подавал сигнал с вершины утеса.

– Подымайтесь, ребята, пора, – объявил Анастасио Монтаньес, щелкая затвором своей винтовки.

Прошел еще час, но вокруг раздавался лишь стрекот цикад

да кваканье лягушек в ямах.

Когда угас блеклый лунный свет и появилась розоватая полоска зари, на самом крутом изгибе тропинки возник силуэт первого солдата. Вслед за ним показались другие – десяток, сотня – и так же быстро скрылись во мраке. Но вот засверкали лучи солнца, и осветилось ущелье, по дну которого спешили крошечные человечки на маленьких лошадках.