Те, кто остается - [2]

– Благодарю вас, сэр Джой, – сказал ты. Уокерс коротко поклонился и окинул взглядом собравшихся.

– Я остаюсь, – сказал он. – Кто со мной?

– Я, – сказал Эвверин и шагнул вперёд.

– Я, – сказал Райлен и шагнул вперёд.

Они говорили «я» и шагали вперёд, и у каждого из них была своя причина, чтобы остаться здесь на верную смерть. Ты смотрел на них, и твой взгляд теплел, и из него уходило то, из-за чего они тебя боялись.

Когда тех, кто остаётся, набралось восемь, я шагнула вперёд и сказала:

– Я.

И увидела то, ради чего осталась бы трижды – вспышку света в твоих глазах. Вспышку ясной, виноватой признательности… Будь у тебя воля и право выбирать из нас смертников, ты назвал бы меня первой. Я знаю это, мой лорд.

Я знаю это и потому остаюсь.

– Старина Генри с нами, – ухмыльнулся Райлен и похлопал мясистой ладонью по мечу. – Ну держитесь, ублюдки, наша бой-баба вам задницы-то надерёт.

– Девять – число силы, – усмехнулась я. – Авось и правда поможет.

– Я благодарю вас, леди Генриетта, – сказал ты и почти улыбнулся. Окинул взглядом остающихся и улыбнулся по-настоящему. («О да… стоило остаться, чтобы это увидеть».) – Я благодарю вас всех, доблестные сэры. Ваша жертва не останется забытой.

Вопли звучали уже совсем близко, должно быть, на лестнице. Дверь содрогнулась под ударом рухнувшего тела. Уже можно было различить лязг оружия и брань.

– Идёмте, милорд, – быстро сказал Седдерик. Ты кивнул, не отводя от нас глаз, посылая прощальный взгляд каждому – всем, кроме меня. Но я поклонилась тебе так же низко, как остальные, и смотрела в пол, слушая твои затихающие в глубине потайного хода шаги. Ты хотел, чтобы я умерла. Ты так давно и так страстно этого хотел, что я уже устала этого не замечать.

«Так грустно, мой лорд… Я всего лишь не желала умирать вдали от тебя. Но, видимо, суждено».

Я выпрямилась. Мы, оставшиеся, перекинулись взглядами. Потянули мечи из ножен, заухмылялись, будто объединённые общей похабной тайной.

– А что, Генри, – проговорил Эвверин, – не подтянуть ли тебе безрукавочку, а? Не жмёт ли где? Может, напоследок?..

– Попробуй, Мак – я тебе кой-чего так подтяну, разом жить захочется.

Мужики загоготали – беспечно и развязно, куда веселее, чем соответствовало моей неуклюжей шутке, будто сидели в трактире за кубком вина, а не доживали последние минуты. Эвверин обиженно загундосил, я показала ему жест, в моём исполнении неизменно приводивший их в восторг. Хохот стал громче, своды зала содрогнулись, огоньки факелов дрогнули, затухая.

Я вдруг ощутила, что у меня затекла рука, и широко махнула мечом. Сказала:

– За милорда!

А Уокерс, изогнув обветренные губы в подобии усмешки, добавил – вполголоса:

– И его ведьму Аделину.

Мы кричали так всегда, хоть ты и не знал об этом, мой лорд. А, узнав, конечно, разгневался бы. Но память о твоей Аделине – это всё, то ещё держит тебя в живых. А стало быть – всё, что может держать в живых нас. Пусть ещё и совсем недолго.

То есть так кричали они: я – никогда.

Я не могла… ты же знаешь, Господи, я просто не могла.

– За его ведьму Аделину.

– За его ведьму Аделину!

– За милорда и его ведьму Аделину! Открывай!

Райлен сбил с двери засов. Мы ринулись вперёд, вверх по лестнице, туда, где ещё было солнце и где пара десятков уцелевших ждали нашего решения – ринулись, чтобы сказать им, что пришли разделить с ними их участь, которая волею нашего милорда одна для всех.

«Это глупо, мой лорд, но, слава Богу, у меня уже не будет возможности тебе об этом сказать».

– За милорда и его ведьму Аделину! – во всю силу глотки закричала я, и в глаза мне ударил солнечный свет.

Ворота Тэленфорта раскрывались медленно, неохотно, с мучительным, раздражённым скрежетом – словно форт не хотел принимать меня. Вполне возможно, что так – ведь в каждом родовом замке живёт частичка души его хозяина, а ты, без сомнения, не обрадуешься мне, мой лорд.

Сумрачный неприветливый двор плыл у меня перед глазами, плыли стены, плыли лица, голоса и звон железа сливались в единый заунывный гул. Кто-то кричит, чьи-то руки – на моих плечах, но я слишком устала, чтобы замечать это. Вдруг узнала мелькнувшее передо мной лицо: Айвин?

– Седдерик, – сказала я. – Там, сзади. Он ранен. Сзади…

Айвин посмотрел мне в глаза и покачал головой. Я вздохнула – почти облегчённо. Не помню, когда я перестала слышать хрипы Седдерика за своей спиной, но я ведь знала, что он не выдержит дороги. С развороченной-то грудиной…

– Я не могла. Я так старалась и всё рано.

– Вам надо отдохнуть, леди Генриетта, – сказал Айвин.

«Почему все они прячут от меня глаза?»

Впрочем, вздор – я знаю, почему. Я знаю, и я так виновата перед ними.

И перед тобой – так виновата, мой лорд.

– Сколько это длилось?

– Не знаю, милорд. Не более четверти часа. Нас было совсем мало.

– Так значит, ты осталась одна.

Ты стоял перед камином, заложив руки за спину, и мял пальцами ладонь. Я не видела твоего лица, но и одной твоей позы, исполненной упрёка, было достаточно. Мне бы хотелось, чтобы ты меня ударил – я заслужила это, и давно заслужила. Что за дерзость – не умирать, когда положено.

– Да, милорд, я осталась одна.

Ты хотел бы спросить, каким образом – я знаю, что хотел, но удержался, потому что боялся, что в голосе слишком отчётливо прозвучит горечь. Впрочем, это был бы бессмысленный вопрос – я сама не знаю, почему выжила в том аду. И не помню, как выбралась из него – очнулась уже на дороге, волоча Седдерика. Помню лишь, что отчаянно хотела жить – снова, и прости меня за это, прости, прости, прости.