Те, кто любит - [24]

— Джон Адамс, о чем ты говоришь?

— О нас. Моя мать проследила это через генеалогию Бойлстона. Одна из твоих прабабок по линии отца принадлежала к семейству Бойлстон. Это означает, что твоя прабабушка и мой прадед были сестрой и братом.

— Ох, и это все? Ты напугал меня. Мой отец говорит, что все массачусетские семьи связаны родственными узами и это делает их сварливыми.

— Знаешь, Нэбби, я был несправедлив к твоему отцу. Мне казалось, что я ему не нравлюсь.

Улыбнувшись по поводу того, что он использовал ее уменьшительное имя, она спросила:

— Почему не нравишься?

— Угрызения совести. Случилось это два с половиной года назад, когда я пил чай в этой самой комнате. Я подумал: «Пастор Смит поднаторел в роли священника. Он скрывает от прихожан свое собственное богатство, чтобы они не стеснялись преподносить ему подарки. Он фамильярно говорит с ними, чтобы завоевать их доверие. Он себе на уме». Все это я записал в свой дневник в этот вечер в Брейнтри.

Он поднялся с софы, встал спиной к огню, скрестив за спиной руки.

— Это одна из глупостей, за которую я должен просить у тебя прощение. Я несколько раз обратил внимание на то, как серьезно твой отец всматривался в мое лицо. Тогда я думал о глупых вещах, и мне казалось, то, что он видит, его не вдохновляет.

— Не могу отвечать за отца, за то, что ты думаешь о нем, а он о тебе. Зная вас обоих теперь, прости меня за нескромность, скажу, что вы здорово дополняете друг друга. Что же касается твоего лица, то оно мне нравится.

Он вновь опустился на софу.

— Если тебе нравится мое лицо, тогда я красивейший мужчина в Новой Англии. Вот ты прекрасна! — В его голосе прозвучала торжественность. — Твоя кожа изумительно гладкая, твои губы сладострастны, твои зубы белы, как снег, столь совершенных не смог бы изобразить сам Копли. Но больше всего мне нравятся твои глаза.

— Почему? Они не такие уж большие и прозрачные, какие бывают у некоторых девушек Новой Англии.

— Мне потребовалась бы вся жизнь, чтобы ответить на один этот вопрос, Нэбби. Сейчас же скажу: я люблю все, что в них отражается. Они свободны от злобы и греховности. Они не спешат с суждениями, они никогда не бывают скрытными. Они согревают меня, их доброта и нежность говорят о том, что жизнь приятна, ценна и полна смысла.

— Разве это так?

— Мы сделаем ее такой.

Он соскользнул на пол, сел на ковер перед ней и оперся спиной о ее колени. В нем она ощутила надежность и обеспеченность их будущего. Несколько недель назад, когда Абигейл была в его адвокатской конторе, у нее еще не было такой уверенности. Но разве любовь, когда она приходит, не сильнее любых сомнений, колебаний, неверия? Их любовь была не слепой, а сознательной. Поэзия говорила о любви, как о заколдованном оазисе, где никто и ничто не могло нарушить глубину чувств. Найденное ею было своего рода откровением, которое убережет их любовь. Бесспорно, ее рассудочность уходила корнями в пуританское наследие Новой Англии: она восприняла мысли отца о «зрелом принятии несовершенства человека». Решающим было обоюдное чувство и глубокое понимание, что они принадлежат друг другу и их любовь — сама справедливость.

К ее чувствам примешивался страх, вызванный обожествлением Джона Адамса как человека, давшего ей возможность перевоплотиться из веселой, бойкой девушки в женщину, способную познать всю глубину страсти. Время уподобилось для нее звукам набегающей симфонии, гармонии и мелодии, которые захлестнули ее сердце. Слова «любовь» и «Бог» настолько сблизились, что стали почти синонимами. Но каким иным образом два ранее чужих друг другу человека могут сблизиться и слить воедино вроде бы несовместимые черты характера?

Ее охватило чувство ликования. Она подумала: «Я нашла друга».

11

Для Абигейл наступил период неописуемой радости. Желание быть вместе нарастало с каждым часом и усиливалось тем чудом, которое возникает, когда один человек доверчиво открывается другому. Они не говорили о браке, ибо нужно было дать любви время созреть. Для Абигейл эта весна была триумфальной: она любила и была любима; дни, наполненные лиризмом, ночи, полные чувства, открыли ей доступ к новым переживаниям. Джон Адамс сказал ей: «Моя стихия — право, а не поэзия». Но дни были поэтическими, лишенными сомнений, страха, тягот, лучезарными.

Не меньше ее удивляло то, что она открывала в самой себе, вступая в новый мир чувственного возбуждения, если Джон Адамс брал ее руку или обнимал за плечи. Абигейл знала кое-что о физической любви между мужчиной и женщиной, трудно было бы не знать, живя в приходе в Новой Англии, где совершалось так много браков из-за интимных сношений. Она не подозревала, что способна на сильное возбуждение в его объятиях. Они целовались до боли в губах, но взаимная страсть не слабела. Она ощущала это каждой клеточкой своего тела, когда Джон, откинувшись на софу, притягивал ее к себе, а его губы искали ее уста. Они оба осознавали, что могучая сила их страсти никогда не исчезнет. Это давало ей приятное чувство уверенности. Что бы ни сулило будущее, Абигейл понимала: у нее хватит душевной отваги и стойкости все выдержать.