Те, которые - [7]

Никого из нас никто никогда не навещал, даже нянечка убирала раз в три дня, поэтому все страшно возбудились, когда в палату заглянул посетитель. Им оказался мой участковый, Вениамин Петрович.

Он был очень смущен, притащил апельсины (цитрусовый запах сразу перебил больничные ароматы). Меня почему-то называл на вы.

– Вы, Петрович, не волнуйтесь, мы этих гадов найдем! Я даже подозреваю, кто это, – участковый понизил голос, – таксисты местные. Они раньше… хм… этот бизнес контролировали. А тут вы…

– Тезка, – взмолился я, – мы же вроде на ты были?

– Ну да, – он замялся, – я же тогда не знал, кто вы…

И он поведал удивительную историю. Оказывается, меня нашли вовсе не на остановке, а в моей собственной квартире. Дверь была открыта ключами. Нехитрый скарб перерыли, вытащили все деньги и все спиртное. Когда туда прибыл Вениамин Петрович, чтобы составить протокол, наткнулся на мои наброски, заинтересовался… ну и прихватил с собой.

– Вы не думайте, – извинялся участковый, – я не чтобы присвоить. Просто… понравились очень. Решил показать одному… Есть у меня один знакомый искусствовед… или что-то вроде…

И вот показывает мой полутезка эскизы искусствоведу, а тот за сердце хватается. «Боже! – кричит. – Это же талант! Самородок! Смотрите, как он стремительно прогрессирует!»

– Он там еще что-то говорил, – вздохнул участковый, – только я не запомнил. Он очень просил о встрече… Но я решил сначала с вами посоветоваться. Вы ведь не против?

Башка гудела, и я не мог сообразить, против я или нет. Я быстро провел подушечками пальцев по казенному одеялу. Нащупал на нем выпуклый узор и принялся его поглаживать. Как я выяснил в результате экспериментов, это нехитрое действие меня успокаивает.

А теперь пожмякать панцирную сетку – мозги прочищает.

– Этот профессор предлагает, – продолжил Вениамин Петрович, не дождавшись ответа, – подучить вас немного. А потом персональную выставку. Он говорит, вы талантливый художник, один на миллион…

И тут раздался хохот фрезеровщика:

– Твою ермолку! Художник, блин! Он же слепой, как чучело! Ты чего, командир, не заметил?

Я кожей почувствовал, как окаменел участковый.

– Ннне может быть… Как?..

– А вот так, – грустно отозвался я, вызвав новый приступ веселья фрезеровщика. – Тюкнули эти таксисты мне по затылочку монтировочкой – и все. Полная темнота.

Со стороны койки Макара Антоновича раздалось приглушенное шипение. Наверное, бывший учитель пытался урезонить ржущего пролетария. Добился он только того, что фрезеровщик от изнеможения перешел на похрюкивание.

– Ах, суки, – с чувством сказал Вениамин Петрович, – они же говорили… Ну я их найду!

Раздался грохот отодвигаемой табуретки, но я уже привел мысли в порядок и отпускать моего посетителя не собирался. Мои пальцы резвились среди пружин, и легкое покалывание бодрило не хуже крепкого кофе.

– Вениамин Петрович, – сказал я весело, – а приводите своего искусствоведа! У меня есть к нему предложение!

Из угла фрезеровщика донесся всхлип:

– Я щас сдохну!

* * *

– Слушай, Петрович, – сказал сосед слева, – а ты что, точно художник?

После визита участкового мой авторитет в палате вырос почти до уровня Путина.

– Учился, – коротко ответил я.

Не то чтобы брезговал беседой, но сосредоточился на другом. Мои пальцы и ладони шарили по одеялу, выискивая нужные шероховатости и выстраивая складки по определенной схеме.

– А че? – хохотнул фрезеровщик. – Был же глухой композитор! Че бы не быть слепому художнику?!

Теперь у него появилась новая тема для разговоров, и я искренне скучал по тем временам, когда выслушивал многоэтажные пожелания руководству завода.

Пальцы и ладони старательно отыскивали, выглаживали, сминали…

– Ну и как оно, – продолжал любопытствовать сосед слева, – много художники получают?

– Хрен его ведает, – тут я был совершенно честен. – Я ж только учился.

– И не узнал? – сосед был откровенно разочарован. – Чего учился, если расценок не знаешь?

– Ради идеи! – неожиданно подал голос пацан-«косильщик».

– Помолчал бы! – проскрипел Макар Антонович. – Что ж ты в военном комиссариате об идеях забываешь?!

В палате тут же завязалась живая дискуссия на тему «Духовное и материальное – что важнее?». Меня оставили в покое, всем кагалом навалившись на юного идеалиста.

Я продолжал свои манипуляции. Должно быть, со стороны казалось, что я просто нервничаю – руки снуют над одеялом, как ткацкие челноки. Иногда замирают, что-то сминают или разглаживают, снова проверяют. Я понимал всю степень риска. Молился богу, которого пока не встречал во Вселенной, чтобы искусствовед имел не только тонкую душу…

…И вздрогнул, когда услышал над самым ухом:

– Здравствуйте, любезнейший! Вы позволите присесть на вашу постель?

– Нет! – я испуганно раскинул руки над одеялом, как курица, которая пытается прикрыть птенцов от падающего камнем коршуна.

– О, – только и смог сказать гость.

– Вы его извините, – послышался голос Вениамина Петровича. – У него травма. Сотрясение мозга…

– …и потеря зрения, – добавил я. – Прошу простить, но садиться на кровать не нужно. Меня зовут…

– Александр Петрович, – сказал гость, – я уже знаю. А я Михаил Леонидович, кандидат искусств.