Те, что от дьявола - [12]

Де Брассар замолчал и снова поднял стекло, которое недавно опустил. Может быть, для того, чтобы получше разглядеть окно, о котором только что говорил?.. Кучер отправился за каретником и до сих пор не вернулся. Свежих лошадей тоже пока не привели. А те, что нас привезли, стояли нераспряженные, полумертвые от усталости, с низко опущенными головами, они даже не били копытом, требуя снять упряжь и отвести их наконец в конюшню. Молчаливый дилижанс напоминал карету, внезапно остановленную на перепутье дорог чарами колдуньи из сказки о Спящей красавице.

— Для человека с фантазией, — продолжал я, — у этого окна особое выражение.

— Не знаю, что оно выражает для вас, — подхватил виконт, — но прекрасно знаю, о чем оно говорит мне. Это окно комнаты, где я жил, впервые попав в гарнизон. Жил я там… черт побери!.. ровно тридцать пять лет назад, и по ту сторону шторы… Она, похоже, ничуть не изменилась за столько лет и даже освещена точно так же, как была, когда…

Он смолк, не поддавшись нахлынувшим воспоминаниям, но я постарался помочь их рою вылететь наружу.

— Когда вы, юный младший лейтенант, ночи напролет сидели за изучением тактики, не так ли, господин капитан?

— Вы мне льстите, — отозвался он, — в те времена я и вправду был младшим лейтенантом, но если не спал ночами, то не из-за тактики. И лампа у меня горела не для того, чтобы изучать маршала Саксонского[25].

— А для того, чтобы следовать его примеру? — мгновенно осведомился я, словно бы отбив волан ракеткой.

Мой собеседник тут же послал волан обратно.

— Нет, тогда я еще не подражал маршалу Саксонскому в том смысле, в каком вы имеете в виду, — сказал он, — ночные эскапады наступят несколько позже. А тогда я страшно гордился мундиром младшего лейтенанта и был страшно неуклюж и стеснителен с женщинами, хотя они никогда не верили в мою застенчивость, вероятно из-за моей чертовой осанки… Впрочем, я никогда не извлекал выгод из своей робости. В те времена мне было семнадцать, и я только закончил Военное училище. Мы кончали его тогда, когда вы в него поступаете. Если бы Наполеон, пожиратель человеческих жизней, протянул еще несколько лет, у него были бы двенадцатилетние солдаты, как у азиатских султанов бывают девятилетние одалиски.

«Если он примется рассуждать об императоре и одалисках, мне ничего не узнать об окне», — подумал я и подхватил нужную мне ниточку разговора:

— Однако держу пари, виконт, светящееся красным окно запомнилось вам потому, что по ту сторону штор вам видится женщина!

— Считайте, пари вы выиграли, — сдержанно отозвался де Брассар.

— Да и как могло быть иначе, черт побери? — продолжал я. — Человек вашего склада мог запомнить таинственно рдеющее окно в провинциальном городишке, только если долго осаждал или, наоборот, взял приступом красавицу.

— Нет, с военной точки зрения осады не было, — все с той же сдержанностью и серьезностью ответил капитан, но я-то знал, что его серьезность чаще всего была особой манерой шутить, — скоропалительная капитуляция исключает возможность осады. И повторяю вам, в те времена я еще не мог ни штурмом, ни без штурма взять женщину… Захвачена была не женщина, захвачен был я!

Я сочувственно склонил голову, не знаю, заметил ли в такой темноте мое сочувствие виконт.

— Берген-оп-Зом[26] был взят, — произнес я.

— У семнадцатилетних лейтенантов не найдешь выдержки и устойчивости Берген-оп-Зома, — отвечал он.

— Значит, новая жена Потифара[27], — шутливо начал я.

— Она была девушкой, — с комичным простодушием уточнил капитан.

— Что не меняло дела, виконт, — подхватил я, — но на этот раз Иосиф был военным и не сбежал.

— Еще как сбежал! Но с опозданием и уж такого страху натерпевшись, — с завидным спокойствием признался де Брассар. — Бальзамом мне стали слова маршала Нея[28], который сказал при мне: «Хотел бы я посмотреть на за… — (виконт произнес все слово целиком), — который посмел бы утверждать, что ни разу в жизни не испугался!» Только тогда я немного утешился.

— История, сумевшая вас напугать, должно быть, необычайно любопытна, виконт! — воскликнул я.

— Если вам любопытно, могу ее рассказать, — отозвался он. — Она подействовала на мою жизнь, как кислота на металл, легла черной тенью, омрачив все холостяцкие радости!

Он произнес эти слова с печалью и горечью, удивившей меня в отчаянном хвате, который, как мне казалось, был оснащен вроде греческой триеры еще и медной обшивкой бесчувствия. Виконт вновь опустил стекло, которое недавно поднял, — может быть, не хотел, чтобы его историю услышали снаружи, хотя вокруг неподвижной и словно бы брошенной кареты не было ни души, а может, ему казалось, что аккомпанемент шаркающих звуков тяжелой сонной метлы по гостиничному двору помешает его рассказу. Он заговорил, а я, лишенный возможности видеть в темноте кареты выражение лица моего собеседника, вслушивался в каждый оттенок его голоса, глядя на окно с темно-красной шторой, источавшее все тот же таинственный тусклый свет.

— Так вот, мне было семнадцать, и я только закончил Военное училище, — начал свое повествование де Брассар. — Получил чин младшего лейтенанта и назначение в пехотный линейный полк, который, как все полки тогда, с нетерпением ожидал приказа выступить в Германию, где император вел кампанию, которую назовут потом кампанией 1813 года. Для начала я съездил в наше родовое поместье и простился с отцом, а потом прибыл в этот самый городок, где мы сейчас с вами находимся; здесь, в жалком городишке с несколькими тысячами жителей, стояли тогда два первых батальона нашего полка. Два других расквартировали в городках по соседству. Хоть вы бывали здесь только проездом, все-таки можете себе представить, каким он был тридцать лет назад. Гарнизон, без сомнения, из самых захудалых, куда случай, а точнее, дьявол — в тот миг в обличье военного министра — заслал меня в начале моей военной карьеры. Гром небесный! Ну и убожество! Я не припомню более безрадостного и однообразного существования. Хорошо еще, юношеская непритязательность и первый в жизни мундир — вам неведомо, как мундир кружит голову, зато всем, кто носит его, знакомо мундирное опьянение — помогали не замечать то, что впоследствии показалось бы невыносимым. Я и внимания не обращал на заштатный городишко, наслаждаясь шедевром портных Томассена и Пье, от которого был в восторге. Благодаря мундиру все вокруг казалось мне и приятнее, и красивее, — мои слова вам покажутся преувеличением, но так оно и есть: моим гарнизоном был мундир! Когда унылое однообразие провинциальной жизни вгоняло меня в тоску, я надевал парадную форму, синюю, с белой грудью и красной выпушкой, и при виде моего золотого горжета забывал обо всех печалях! Я брал пример с женщин, они любят приодеться и тогда, когда одни и когда никого не ждут. Я тоже наряжался для самого себя и наслаждался в одиночестве золотой бахромой офицерского эполета и золотым, сверкавшим на солнце темляком сабли, горделиво прохаживаясь по укромным аллеям городского бульвара в четвертом часу дня. Мне никто не был нужен, чтобы чувствовать себя счастливым, я вышагивал один, грудь колесом, точно так же, как буду вышагивать потом по Гентскому