Тайный брат - [21]

Маштуб засмеялся.

– Вырвите толстому собаке-латинянину глаза, – перевел толмач глухим голосом приказ Маштуба. – Вырвите толстому латинянину глаза и спрячьте его в темницу, пока не найдется желающих выкупить его из позорного плена. И бросьте в темницу всех этих недостойных, – указал Маштуб на оруженосцев сеньора Абеляра.

Серкамон слышал слова Маштуба как бы издалека. На его глазах схватили и увели взревевшего от гнева барона и скованных ужасом оруженосцев. Какое-то время рев барона еще раздавался за шатром, затем стих, наверное, барона успокоили сильным ударом. В шатре остались толмач, три воина, Маштуб, снова возлегший на свое низкое ложе. Кто-то из неверных, засмеявшись, пинком перебросил голову несчастного сеньора Абеляра к его бездыханному телу. Уже сегодня барон потеряет жизнь, вдруг вспомнил серкамон слова храмовника брата Серджо. Иисусе сладчайший, дева Мария, даю тебе священный обет петь святой подвиг, пока жив. Даю священный обет неустанно всю жизнь ходить по пыльным дорогам и поднимать благородных баронов и даже простолюдинов в святое странствие. Пока есть силы и голос, пока не вырезан мой язык, даю священный обет поднимать все новых и новых пилигримов в святое странствие до тех пор пока не будет сорвано и истоптано ногами желтое знамя неверных, пока кровь их не затопит долины и не останется на святой земле ни одного неверного, попирающего чистую веру Христа. А если мне дано пасть прямо сейчас от рук неверного, Господь, укрепи мои силы! Я буду петь подвиг везде, куда призовет меня Господь. Во веки веков! И отдаюсь твоей воле.

– Ты, кажется, серкамон?

– Да, – смиренно кивнул серкамон.

– Ну так пой. Я хочу слышать твое пение.

Толмач перевел слова Маштуба и облизнул пересохшие губы.

Было видно, как ему страшно. Наверное, толмач боялся, что очень скоро его голова тоже окажется рядом с головой сеньора Абеляра. С таким же интересом, но без всякого страха смотрели на серкамона воины, чуть приобнажив, чуть вырвав из ножен кривые сабли. Только голова сеньора Абеляра смотрела на серкамона ничего не выражающими широко открытыми глазами, в которых не было ни боли, ни гнева, одно равнодушие. И это тоже можно было понять, поскольку душа благородного сеньора Абеляра стремилась в это время в рай, в единственное достойное святого странника место.

Серкамон выпрямился. Дева Мария, Иисусе сладчайший, страдавший за всех, отпусти мне мой последний грех, этот неверный должен увидеть, как уходят истинные христиане, те, которые никогда не меняют веру и не просят милости.

– Переводи, – сказал он испуганному толмачу.

Кто ради дел святых

искал чужих краев,

за гробом ждет таких

прощение грехов.

– Что он поет? – спросил Маштуб.

Серкамон не понял вопроса, но увидел, как быстро и деловито вдруг заговорил толмач, переводя на быстрый птичий язык неверных дерзкие слова, изрекаемые серкамоном.

Кто хочет жизнь сберечь свою,

святого не берет креста.

Готов я умереть в бою

за господа Христа.

– Тебя сейчас убьют, – сказал толмач, не меняя выражения и произнося слова так, чтобы никто не понял, что они обращены сейчас к серкамону. – Тебя убьют. Ты глупец. Ты боишься признать, что воля Аллаха сильнее.

Всем тем, чья совесть нечиста,

кто прячется в своем краю,

закрыты райские врата,

а нас встречает Бог в раю.

Некая странная сила овладела голосом серкамона.

Саладин осточертел,

людям мил родной предел!

Вдруг серкамон совсем по-особенному увидел каменные, искрошенные катапультами стены Акры. Они светились особым светом. И он увидел далекие холмы, по которым еще змеились огни догорающего вереска. И увидел белые и алые палатки и шатры на холмах. Господь не даст мне умереть, вдруг понял он. А я даю священный обет всегда и везде поднимать честных христиан на стезю Святого гроба. И буду длить свой обет, пока Иерусалим снова не вернется в руки христиан.

И почему-то подумал: нас предали тамплиеры.

И еще подумал: если Господь действительно видит все и захочет явить чудо и сохранит жизнь барону Теодульфу и если даже барону Теодульфу вырвут его выпуклые глаза, но он останется жив, ни один тамплиер никогда больше не посмеет оказаться рядом с ним или хотя бы на расстоянии его вытянутой руки с мечом. Если барон Теодульф останется жив, он разрушит орден.

– Назови свое имя? – сказал толмач.

– Господь знает мое имя. Он отличит меня.

Толмач перевел эти слова, и, подумав, Маштуб понимающе качнул головой.

– Ты свободен, – объявил толмач.

– Как тебя понимать, отступник?

– Ты свободен и можешь идти в любую сторону. Неутомимый и строгий защитник истинной веры Маштуб говорит, что у латинян мягкие языки. Ему не понравилась твоя песнь, но ему понравилось, что ты держишься так спокойно и так доверяешь своему Богу. Нет бога, кроме Аллаха, но Маштуб дарит тебе жизнь, потому что считает, что ни один побежденный никогда не сможет петь торжество. Он отнял у тебя это торжество, и это больше, чем ты думаешь.

И повторил:

– Уходи.

– Если я отойду от шатра Маштуба, меня зарежут.

– Это никого не касается. Это уже твое дело, латинянин.

– Я не могу поверить, что Маштуб сказал тебе именно так. Переспроси Маштуба.

С некоторой неохотой толмач перевел слова серкамона Маштубу, и начальник Акры высокомерно рассмеялся.