Тайный брак императора: История запретной любви - [9]

Александр II назначил ее фрейлиной императрицы, дабы она могла бывать при дворе и украшать своим присутствием торжественные приемы. Покинутая царица, высокомерно-сухо и с холодной улыбкой приняла приветствия своей молодой соперницы. Она сильно ошибалась в оценке новой измены своего супруга, видя в ней лишь обычное увлечение, которое скоро ему надоест. Да и могла ли она думать иначе? Ее гордость и прямота, воспоминания взаимной любви, все это ей мешало почуять страшную клятву, данную Александром II в Бабигоне: «При первой возможности я женюсь на тебе». Возможность эта заключалась в ее смерти!

Частые встречи возлюбленных наполняли их редким счастьем. Александр Николаевич сумел создать из неопытной девушки упоительную возлюбленную. Она принадлежала ему всецело. Она отдала ему свою душу, ум, воображение, волю, чувства. Они без устали говорили друг с другом о своей любви. «Любовники потому никогда не скучают, — писал Ларошфуко, — что они всегда говорят о самих себе».

Однако скоро и политические вопросы стали предметом их бесед. Они занимали слишком большое место в жизни царя, возбуждали слишком много его забот, чтобы он мог замалчивать их перед Екатериной Михайловной. Александр II с наслаждением посвящал ее в сложные государственные вопросы, верховным судьей которых он был. Мало-помалу он начал с ней советоваться обо всем, не принимая без нее ни одного важного решения. Он говорил с нею о самых разнообразных делах, об общем управлении империей, о дипломатических переговорах, об административных реформах, об организации армии, полиции, о работах министров, о повышениях по службе, о наградах, выговорах, придворных интригах, о спорах и неладах в царской семье, обо всем том, что, благодаря самодержавию, тяжелой ношей ложилось на его плечи. Обладая ясным умом, трезвым взглядом и точной памятью, Екатерина Михайловна без труда принимала участие в таких беседах. Иногда даже метким замечанием она помогала государю найти правильное решение.

Самой большой услугой ее было, однако, то, что царь при ней мог думать вслух.

Глубокое сознание своей власти и своей ответственности заставляло Александра II замыкаться в себе. Он подолгу совещался со своими министрами, он требовал от них полной искренности, вызывая часто их на возражения. Но никогда не позволял он им принимать самостоятельные решения. Он боялся унизить себя в их глазах, открыв им свои сомнения, тревоги, всю предварительную работу, предшествующую окончательному решению. И это окончательное решение он высказывал им как проявление его самодержавной воли.

В противоположность этому с Екатериной Михайловной он мог обсуждать эти вопросы без боязни. Ей он доверял вполне. Он понимал, что она существовала только для него и что за ее спиной не таилось никаких интриг. Никто никогда не узнавал, о чем они говорили друг другу. И при всяком трудном политическом вопросе, волновавшем царя, он вместе с нею находил правильное решение. Уже одно то обстоятельство, что он мог свободно высказываться, давало ему возможность находить более отчетливое решение вопросов.

* * *

Скоро свидания с Екатериной Михайловной обратились для Александра II в необходимость. Он хотел, чтобы она его повсюду сопровождала, в частности в его ежегодных поездках на воды в Эмс.

Император со своей свитой занимал отель «Катр-Тур», а княжна Долгорукая и сопровождавшая ее госпожа Ш. останавливались в соседней вилле «Petit Elisée». В июне 1870 года на этой вилле Екатерина Михайловна была посвящена в государственные тайны, за которые дорого бы заплатило французское правительство.

Я имею в виду важные переговоры, которые происходили в то время между Александром II, Вильгельмом I, князем Горчаковым и Бисмарком.

Августейший друг Екатерины Михайловны объяснил ей всю запутанность европейского положения. Он рассказал о неизбежности военного столкновения и вытекающей отсюда необходимости для России возобновить свой союз с Пруссией, обеспечив России некоторые преимущества на Востоке.

Месяц спустя, когда кандидатура Гогенцоллерна сыграла роль спички в пороховом погребе, Александр сказал Екатерине Михайловне: «Видишь, я был прав!.. Вина Франции несомненна».

Его уверенность несколько изменилась после Седана. Внезапное крушение императорской Франции, победоносное шествие германской армии к Парижу, бешеное развитие германского национализма, неожиданное и чрезмерное усиление Пруссии заставили его задуматься. Несмотря, однако, на все это, его личные симпатии оставались на стороне его дяди Вильгельма, и он их открыто проявлял. К тому же царь считал себя неразрывно связанным с Пруссией Эмским соглашением.

29 сентября он принял Тьера, который умолял его стать во главе нейтральных государств, дабы обуздать вожделения Германии и принудить ее уважать европейское равновесие.

Многие полагали, что Тьер сделал неправильные выводы из приема, оказанного ему царем; говорят, что он приписал слишком большое значение сочувственным, любезным и похвальным словам, которые относились не столько к Тьеру как представителю Франции, сколько к нему лично, выдающемуся государственному деятелю, заслужившему всеобщее уважение.