Тайные учения Тибета - [32]

К затворничеству — не слишком строгому, так как он позволял себе принимать посетителей, — отшельник для умерщвления плоти добавил правило никогда не ложиться спать, т. е. проводил ночь в гамти (четырехугольном ящике) и дремал в нем сидя, скрестив ноги, в позе Будды.

После нескольких интересных бесед с гомштеном мы с ним распростились.

К этому времени я уже получила от сиккимских крестьян письмо английского резидента, предписывающего мне покинуть Тибет.

Этому предписанию я тогда не подчинилась, желая закончить свое путешествие так, как я его задумала… Но теперь мои странствия близились к концу. Я предвидела последствия длительного пребывания на запретной территории и теперь сама собиралась покинуть Гималаи.

Новое письмо, извещавшее о моем изгнании из Сиккима, нагнало меня уже на пути в Индию.

Глава III

Знаменитый тибетский монастырь Кум Бум. Чудесное дерево Цзонхавы. Монастырская жизнь. — Высшее образование у ламаистов. Живые Будды.

Спускаясь по горным дорогам из Шигацзе в Индию, мне пришлось снова пересечь Гималаи.

С сожалением расставалась я с зачарованной страной, где несколько лет провела в таком сказочно пленительном существовании. Я понимала, что из этого преддверия Тибета мне едва ли одним глазком удастся заглянуть в его святая святых — со всеми его своеобразными учениями и удивительными событиями, тщательно скрываемыми от непосвященных мистическими общинами необъятной Страны снегов. Во время моего пребывания в Шигацзе мне открылся другой Тибет — огромное книгохранилище! Сколько еще остается узнать, а я уезжаю!

Жизнь в Бирме. Уединение в горах Сагэна у каматангов — монахов-созерцателей, самой суровой из всех буддийских сект.

Пребывание в Японии, среди глубокой тишины Тофо-кю-жи, монастыря секты дзен. В этом монастыре в течение многих столетий сосредоточена вся духовная аристократия страны.

Пребывание в Корее, в Панья-ан («Монастырь мудрости») — уединенном, затерянном среди лесов убежище, где несколько пустынников-мыслителей ведут тихое, суровое и незаметное существование.

Когда я туда явилась с просьбой принять меня на время в их общину, проливные дожди совсем размыли дорогу. Я застала монахов Панья-ан за ремонтом повреждений. Молодые монахи, сопровождавшие меня с поручением рекомендовать меня от лица своего настоятеля, остановились перед одним из работавших, с ног до головы, как и его товарищи, покрытым грязью и, склонившись перед ним в глубоком поклоне, сказали несколько слов. «Землекоп» облокотился на лопату, с секунду внимательно меня рассматривал, затем кивнул в знак согласия и снова принялся копать, не обращая больше на меня ни малейшего внимания.

— Это настоятель, — объяснил проводник. — Он соглашается вас принять.

На следующий день мне отвели пустую келью. Расстеленное на полу одеяло служило мне ложем, а чемодан — столом. Йонгден разделил с одним из послушников одного с ним возраста помещение, так же скупо меблированное, как и моя келья.

Распорядок дня был следующим: восемь часов занятий и физической работы, восемь часов на принятие пищи, сон и развлечения. Развлекался каждый по собственному вкусу и разумению.

Каждое утро около трех часов один из монахов обходил монастырь и стуком деревянной колотушки пробуждал монахов от сна. Все отправлялись в зал собраний, где рассаживались лицом к стене для двухчасовой медитации.

Суровость монастырского уклада выражалась и в скудной пище: рис и немного варенных в воде овощей. Часто последние отсутствовали, и трапеза состояла из одного риса.

Молчание уставом не предусматривалось, но монахи только изредка обменивались отрывистыми фразами. Они не испытывали необходимости в разговорах и не расточали энергии на внешнее проявление чувств. Мысли их были сосредоточены на глубоких истинах, а взор обращен на созерцание внутренней сущности.

Затем следует жизнь в Пекине, так далеко от квартала иностранцев, что визит к ним представляет настоящее путешествие. Я живу в еще одном монастыре Пей-линг-ссе, бывшем когда-то императорским дворцом.

И вот я снова отправляюсь в неодолимо влекущий меня край. Уже много лет я мечтаю о монастыре Кум Бум, совсем не рассчитывая туда попасть. Но теперь это путешествие решено. Нужно пересечь весь Китай до его восточной границы.

Я присоединяюсь к каравану, состоящему из двух лам-тулку (иностранцы очень неудачно именуют их живыми Буддами), возвращающихся на родину в сопровождении соответствующих свит, китайского купца из отдаленной провинции Кансу и нескольких безвестных путешественников, желающих совершить переход по беспокойной стране под защитой большого каравана.

Чрезвычайно красочное путешествие. Мои спутники уже сами по себе представляют обширный, полный неожиданных сюрпризов материал для наблюдений.

В один прекрасный день огромный начальник каравана приглашает на постоялый двор, где мы отдыхаем, китайских гетер.

Малютки в шароварах из светло-зеленого атласа и курточках из розовой ткани входят в помещение, занимаемое гигантом-ламой, словно семейство мальчиков-с-пальчик к свирепому людоеду-великану. Лама — женатый человек, нгагс-па, принадлежит к секте весьма свободомыслящих магов, имеющих очень отдаленное отношение к духовному сословию. При открытых дверях происходит оглушительная ожесточенная торговля. Условия, предлагаемые этим дикарем пустыни, в одно и то же время циничные и наивные; переводит на китайский язык невозмутимый секретарь-толмач ламы. Сделка заключена на пять пиастров, и одна из крошек-куколок остается на ночь у простака-великана, отпускающего ее только в десять часов утра.