Тайные тропы - [10]

Караси издавали приятный запах, возбуждавший аппетит.

— Попробуем, тогда скажем, — ответил Иннокентий Степанович и опустился на траву, подобрав под себя ноги.

Партизаны последовали примеру своего командира. Из вещевых мешков и противогазных сумок извлекались сухари, черствые ржаные лепешки, недоеденная накануне печеная картошка. Сашутка открыл полевую сумку Кривовяза и вдруг, к огорчению своему, обнаружил, что головки лука, которые хранились там, измяты, а бумаги в сумке испачканы. Сашутка вспомнил, что сумка во время сна побывала у него под головой и под боком. Стараясь утаить от командира бригады неприятное открытие, он принялся очищать бумаги от остатков лука. Но Кривовяз заметил это и бросил сердитый взгляд на ординарца.

— Ты что же это суешь мне в сумку всякую заваль? Там ведь документы, — сказал Кривовяз.

Улыбчивые сашуткины глаза виновато уставились на командира бригады. Сашутка молчал. Он знал, когда надо молчать.

— Молчишь? — вновь сердито спросил Кривовяз, разламывая надвое большого икряного карася.

Сашутка утвердительно кивнул несколько раз сряду головой, чуть-чуть пошевелил губами, но не выдавил из себя ни слова.

Партизаны тихонько посмеивались и качали головами, предпочитая не вмешиваться.

На несколько минут воцарилась тишина. Кривовяз расправлялся с жирным карасем. Рыба ему определенно нравилась, давно не доводилось есть такую.

— Рыбешка важная, слов нет. Кто изжарил? — поинтересовался Иннокентий Степанович, обсасывая карасью голову.

— Я, — лаконично ответил Сашутка.

Перед ним лежала прожаренная докрасна рыба, но он до нее не дотрагивался. Он терпеливо ожидал окончания конфликта, вызванного раздавленными луковицами, и даже не смотрел на рыбу. Выставив вперед полные, как бы припухшие губы, он не сводил глаз с командира.

Кривовяз отлично понимал состояние ординарца, хотя и делал вид, что всецело поглощен едой.

За несколько лет совместной работы он изучил и полюбил расторопного, смекалистого и деловитого Сашутку. Хороший боец, большой выдумщик, рассказчик смешных историй, Сашутка любил прихвастнуть перед партизанами своими «дружескими» отношениями с командиром.

Кривовяз знал, что в кругу партизан Сашутка многих командиров, в том числе и его, величает запросто по имени, выдавая всех их за своих задушевных друзей.

Как-то зимой прошлого года, проходя мимо землянки дежурного, Иннокентий Степанович услышал голос своего ординарца. Он с кем-то разговаривал. Возможно, что командир бригады и прошел бы мимо, но, услышав свое имя, невольно остановился, вслушался.

— А ты думаешь, Кеша не пьет? — обращался к кому-то Сашутка. — Ого! Дай бог здоровья! Но у него башка, не нашим чета, он знает, когда и с кем можно пить. Главное — с кем. Понял?

Иннокентий — редкое имя. Кривовяз сразу догадался, что речь идет о нем.

— Понял? — снова спросил Сашутка.

— Не понял. Не ясно, — сознался собеседник

— Чего тут неясного, проще пареной репы.

— А мне не ясно, с кем же он пьет?

— Сейчас он ни с кем не пьет, брехать нечего, а вот раньше, до войны, дело другое. Выпивал, но только со мной...

— А-а-а! — протянул собеседник.

— Вот тебе и «а-а-а», — продолжал Сашутка. — Работу кончали в райкоме ночью. Пока он столы и сейф замыкает, я достаю припасенную чекушечку московской. Разделим на двоих, освежим горло, а потом он и говорит: «Ну, вези. Закусывать дома будем». Теперь ясно?

— Теперь ясно. Это совсем другое дело.

Иннокентий Степанович пригнулся и вошел в землянку, освещенную коптилкой.

Собеседник Сашутки, увидев командира бригады, шмыгнул в дверь и скрылся.

— Кто такой Кеша, о котором ты сейчас болтал? — спокойно спросил Кривовяз ординарца.

— Был у меня такой дружок, когда я шоферскую практику проходил, — не сморгнув, соврал Сашутка. — Его, как и вас, Иннокентием звали. Ну, а я его запросто Кешей...

— В райкоме работал? Секретарем? — прервал его Кривовяз.

— Да, да, в райкоме, — невозмутимо продолжал Сашутка, — секретарем райкома работников земли и леса, были такие союзы тогда... Вы помните, наверное? — уже совсем обнаглев, спросил Сашутка.

Кривовяз дал нагоняй ординарцу и предупредил, чтобы он знал меру болтовне.

Сейчас Сашутка делал вид, что он смущен и не может найти оправдания своему поступку.

— Про ребят не забыл? Оставил? — спросил его Кривовяз.

Слова командира Сашутка понял, как сигнал к перемирию.

— Оставил, — ответил Сашутка.

Речь шла о партизанах, несших круговую дозорную службу.

— Правильно, — одобрил Кривовяз. — А сам почему носом вертишь и не ешь? Не нравится?

— Что вы? — запротестовал Сашутка, и карась в его руках мгновенно распался на несколько частей.

Ели молча.

Над лесом вставало солнце. Поляна, освещенная золотистыми лучами, играла нежными красками осени. Желтеющие листья дрожали от дуновений легкого ветерка. Едва уловимая прохлада тянулась с озера. Безмятежный покой царил в лесу.

Кривовяз поднялся с травы и, вынув из кармана трубку, стал набивать ее табаком.

— Что ж, будем собираться, хлопцы, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Погостили, пора домой.

Иннокентий Степанович нагнулся к костру, чтобы раскурить трубку, но, не дотянувшись до него, замер в неподвижной позе. Ему послышались шаги в лесу. Кривовяз поднял голову. Теперь ясно доносилась топот ног и треск сухого валежника. Кто-то бежал, бежал торопливо, не разбирая дороги.