Тайные корреспонденты "Полярной звезды" - [8]
Сын декабриста был принят друзьями Герцена очень тепло. Одна фамилия — Якушкин — уже вызывала интерес и сочувствие каждого порядочного человека; к тому же сам Евгений Иванович был человек в высшей степени замечательный, о чем еще будет немало рассказано в этой книге.
В 1853 г. 27-летний Е. И. Якушкин выхлопотал себе командировку в Сибирь, где впервые увидел своего отца и познакомился с разделявшими его ссылку в Ялуторовске Иваном Ивановичем Пущиным, Матвеем Ивановичем Муравьевым-Апостолом, Евгением Петровичем Оболенским и другими.
Ссыльным он, судя по всему, очень понравился: и в ту пору и позже декабристы всегда видят в молодом Якушкине близкого, даже родного человека, члена «Ялуторовской семьи».
Так устанавливалась непосредственная связь московского кружка и последних декабристов, доживавших тридцатилетнюю ссылку.
Летом 1855 г., как раз в ту пору, когда Герцен занимался первой книгой «Полярной звезды», два члена московского кружка пустились в путь. В начале августа Евгений Иванович Якушкин, добившись во второй раз сибирской командировки, отправился на восток. В Нижнем Новгороде он договорился о встрече с М. С. Щепкиным, вместе с П. В. Анненковым смотрел его игру в тамошнем театре, а затем пустился в длинную, более чем полугодовую, дорогу (сквозь все декабристские поселения на Иркутск, где в это время лечился отец, И. Д. Якушкин>10). Евгений Якушкин вез последние новости: о битве за Севастополь, об ожидаемой амнистии и, конечно, о новом замысле Герцена.
А несколько раньше из Москвы в прямо противоположном направлении выехал Павел Лукич Пикулин. Хотя война еще не кончилась, но, поскольку известный врач и преподаватель университета объявил, что едет на лечение в Вену, столицу нейтральной Австрии, бдительная власть не усмотрела в этой поездке ничего особенного.
На прощание Никулина обняли друзья. Тяжело больной пациент его Тимофей Николаевич Грановский и Николай Христофорович Кетчер передают письмо и умоляют доктора быть максимально осторожным; им известны все три тайны этой поездки, но если бы чиновники и жандармы узнали хотя бы об одной, то доктору не миновать ссылки, тюрьмы или чего худшего.
Первая его тайна была в том, куда он на самом деле ехал: он отправлялся в Лондон, столицу воюющего с Россией государства.
Вторая тайна путешествия — к кому он ехал: к Александру Герцену, чье имя уж пять лет запрещалось произносить в пределах Российской империи.
Третья тайна Павла Лукича Пикулина — это сама цель поездки. Доктор вез Герцену кроме писем еще и тетрадь запрещенных стихов, скопированную, вероятно, «Христофорычем» или кем-либо из молодых (Евгений Иванович Якушкин уже в эту пору серьезно занимался Пушкиным).
Очевидно, в середине июля 1855 г. из Москвы передали Марии Каспаровне Рейхель, что доктор едет через Вену. Во всяком случае Герцен отвечал М. К. Рейхель>11: «Господина из Вены жду с нетерпением <…>, смертельно хочется видеть» (XXV, 282). Хотя Герцен пишет М. К. Рейхель в Париж, но все же опасается лишних глаз да ушей и предпочитает не называть фамилии долгожданного путешественника. Позже он продолжает величать его «Венским», в память того маршрута, которым доктор ехал.
Проходят недели ожидания. Первая «Полярная звезда» уж вот-вот выйдет, а Павла Лукича все нет, и Герцен все не догадывается, что ему везут. Но вот наступает 16 августа. Доктор из Москвы, не знающий почти ни слова по-английски, благополучно достигает берегов вражеской державы (благо паспортов не спрашивают) и попадает в объятия «москвича» Герцена, с которым виделся много лет назад. В «Былом и думах» Герцен писал о докторе В-ском (т. е. «Венском»), который был для него «настоящим голубем ковчега с маслиной во рту <…>. Вести, привезенные Щепкиным, были мрачны; он сам был в печальном настроении. В-ский смеялся с утра до вечера, показывая свои белейшие зубы <…> Правда, он же привез плохие новости о здоровье Грановского и Огарева, но и это потерялось в яркой картине проснувшегося общества, которого он сам был образчиком» (XI, 298).
Спустя почти сто лет в Пражской коллекции материалов Герцена и Огарева специалисты обнаружили то самое письмо, которое было доставлено Никулиным из Москвы>12. Письмо без обращения и подписи (на случай конфискации).
Почерком Т. Н. Грановского: «Годы прошли с тех пор, как мы слышали в последний раз живое слово об тебе. Отвечать не было возможности. Над всеми здешними друзьями твоими висела туча, которая едва рассеялась <…>. Наши матросы и солдаты славно умирают в Крыму, но жить здесь никто не умеет. Многое услышишь от П.» (т. е. Пикулина).
Грановский писал еще о том, что надеется увидеться, «может быть, через год», но при этом нападал на некоторые сочинения Герцена, «которые дошли и к нам с большим трудом и в большой тайне». Он находил, что разочарование Герцена в западном мире чрезмерно, так же как и его надежды на внутренние силы самой России.
Вслед за тем несколько строк рукою Кетчера: «Да, сильно и горько чувствуют друзья твои, что тебя недостает нам. Скверно, тягостно и мучительно положение их в бесплодной и неприязненной или совершенно индифферентной стране; но я уверен, что тебе еще тягостнее, даже и в благодетельных климатах. Что там ни говори, а я убежден, что ты сросся с нами, как мы с тобой; что нас не заменит тебе никто — ни самая горячечная деятельность, в которую ты бросаешься. Если 6 ты был с нами или мы с тобой, ты поспорил бы, поругался, поставил бы несколько бутылок шампанского за прочет и, наверное, не напечатал бы многого или напечатал бы, да не так. И мы не доходили бы так часто до временной апатии. Податель, мой сынишка, передаст тебе все живее и даже представит в лицах
