Тайные дневники Шарлотты Бронте - [45]
— Я решила назвать его «Воспоминание», — ответила Эмили. — Я придумала названия для всех стихотворений и закончила редактуру, но для дальнейшего продвижения нужна бумага.
Вдруг в комнату постучали. Я приоткрыла дверь, выглянула в коридор и обнаружила Марту.
— Да?
— Явился мистер Николлс, мэм.
Марта уже много лет называла меня «мэм», а не «мисс»; полагаю, это было знаком уважения к старшей дочери в доме.
— Проводи мистера Николлса в папин кабинет, — велела я.
Только я собралась захлопнуть дверь, как Марта продолжила:
— Он говорит, что пришел к вам, мэм.
— Ко мне? Но я не желаю с ним общаться. Передай ему, что меня нет дома.
— Я уже впустила его, мэм, — прошептала Марта с тихой настойчивостью и покосилась в сторону прихожей. — И сказала, что вы дома. По его словам, он кое-что принес вам.
— Что именно?
— Не знаю, но он хочет видеть вас лично. Он стоит в прихожей.
— Ладно. Пусть немного подождет. Сейчас спущусь.
Я закрыла дверь и глубоко вздохнула, собираясь с духом. Необходимо сохранять спокойствие.
— Кто там? — спросила Анна, отрываясь от работы.
— Мистер Николлс. Что-то принес мне.
— Как мило, — улыбнулась Анна.
— У тебя все на свете милые, — отрезала Эмили и обернулась ко мне. — Нам убрать со стола?
— Не стоит. Я избавлюсь от него.
Плотно притворив за собой дверь, я направилась в прихожую. Мистер Николлс держал в руках перевязанный шпагатом сверток, размером и очертаниями напоминавший довольно большую книгу. Когда я приблизилась, викарий посмотрел мне в глаза.
— Мисс Бронте. Мне показалось, вы расстроились из-за того, что у торговца в Китли не нашлось писчей бумаги. Вчера я ездил в Брад форд и взял на себя смелость приобрести немного. Надеюсь, она пригодится вам и вашим сестрам.
Он протянул мне пакет.
От удивления я приоткрыла рот. Так вот оно, загадочное «кое-что» — писчая бумага! Бумага, совершенно нам необходимая! На короткое смятенное мгновение решимость покинула меня. Мистер Николлс предлагал мне подарок — подарок, который было нелегко раздобыть, поскольку Брадфорд располагался в двадцати милях от нас. Может, это в некотором роде искупительная жертва за сделанное много месяцев назад замечание? Но потом я подумала: нет. Нет! Этот мужчина однажды жестоко оскорбил меня за спиной, и ему нет прощения. Но что гораздо хуже, несколько лет назад он дурно и на редкость черство и бессердечно обошелся с невинной ирландской девушкой. Я не приму его жертву.
— Извините, но я не могу это взять.
Мистер Николлс побледнел; его взор выдавал замешательство.
— Что?
— Я не могу взять бумагу.
— Но почему?
— Полагаю, вы догадываетесь почему.
— Мистер Николлс! — раздался голос Анны; сестра подбежала по коридору и встала рядом со мной. — Я не ослышалась? В свертке писчая бумага?
— Верно, — подтвердил викарий, густо покраснев.
— Где вы нашли ее, сэр?
— В Брадфорде.
— Вы так добры к нам, сэр. Пожалуйста, простите мою сестру, она слишком горда и не умеет принимать чужую помощь. Мы с Эмили сочтем за честь принять бумагу вместо нее и, разумеется, возместим вам расходы.
— Это подарок, — с несчастным видом пробормотал мистер Николлс, передавая сверток Анне.
— Спасибо, сэр, за вашу щедрость и заботливость. Мы безмерно вам благодарны.
Мистер Николлс метнул на меня неуверенный взгляд и, не найдя одобрения, поспешно откланялся.
— О чем ты думала? — набросилась на меня Анна, когда викарий ушел. — Он наверняка ездил в Брадфорд только ради нас, и нам отчаянно нужна эта бумага!
— Не хочу быть у него в долгу. Мне отвратительна сама мысль о том, чтобы быть обязанной мистеру Николлсу.
— О! Ты невыносима!
Анна вернулась в столовую, где Эмили встретила подарок с огромным энтузиазмом.
Я упорно отказывалась взять хоть лист из свертка мистера Николлса и подождала, пока в местный канцелярский магазин придет новая партия товара, прежде чем копировать свои стихотворения и писать запросы потенциальным издателям.
Той осенью Бренуэлл сделал попытку исправиться. Как оказалось, эта попытка имела важные и далеко идущие последствия, которых он не предвидел. Одним дождливым днем в конце ноября, когда я сидела у камина в столовой и шила одежду для бедных, вошел Бренуэлл и, упав на диван, сделал неожиданное заявление:
— Радуйся: я приступаю к новому проекту.
— Неужели? И в чем он заключается?
— Пишу роман.
— Роман? — с сомнением отозвалась я.
— Да, и он будет значительно отличаться в лучшую сторону от всего, что я создал до сих пор. Он предназначен для чужих глаз. Я намерен опубликовать его.
Я с интересом оторвалась от шитья и повторила:
— Опубликовать?
Глаза Бренуэлла горели энтузиазмом.
— Когда-то я считал, что опубликовать книгу — настоящий, полноценный роман — непосильная задача для такого, как я. Все свои надежды я возлагал на печать стихотворений, которые отправлял в газеты и журналы. Но теперь я изучил вопрос и знаю правду. В современном издательском и читательском мире романы продаются лучше всего.
— Неужели?
— Да! Если бы я корпел над великим научным трудом, требующим долгих лет исканий и непосильного напряжения блестящего интеллекта, я почел бы за счастье, предложи мне за него десять фунтов. Но за роман — три тонких томика, которые я состряпаю, куря сигару и мурлыча песенку под нос, — мне с легкостью отвалят две сотни, а я с негодованием их отвергну!
