Тайны живописи - [14]

— Мы бы просто привыкли, — заметил Миша.

— Да, к хорошему быстро привыкаешь, — добавила Вика.

— А отвыкать потом… — протянул Олег, и после паузы добавил, — М-да. А ведь придется.

— Может быть это и хорошо? — сказал Миша, — Мы обречены сносить временность всего, что нас окружает, временность нас самих. Это придает блюду нашей жизни привкус перца. Мы острее понимаем, что значат три месяца лета, костер, лес, озеро, что такое любовь к женщине, что такое счастье, что такое мгновение счастья, мы учимся ценить это мгновение и наслаждаться им.

— Золотые слова! — зааплодировал Олег, — Мы бы так и остались на деревьях, если бы не зима, если бы нашим предкам не нужно было бороться за это сиюминутное счастье. Только сиюминутность эту понимать нужно не умом…

— А чем? — спросила Лена.

Олег пожал плечами.

— Душой, наверное. Почувствовать ее надо, понимаешь?

В воздухе повисла пауза. Олег и Лена смотрели друг на друга, и этот взгляд мог означать все, что угодно. Миша по очереди оглядел их обоих, он действительно не знал, плакать ему или смеяться.

Костер постепенно догорал, уже не потрескивая весело, тихо, незаметно, почти без дыма, в него уже никто не подбрасывал сухих веток, вскоре остались одни лишь тлеющие угли, красиво мерцающие оранжево-красным в наступающих сиреневых сумерках.

16

Уличный фонарь нарисовал четыре узорчатых квадрата — на книжном стеллаже и полках, узоры на них — ветки и листья — медленно колыхались от ветра. Лена спала сладко, крепко, не замечая ничего вокруг, окончательно и бесповоротно улетев в мир собственных снов и иллюзий. Вот она лежит на правом боку, положив под щеку ладонь, обнаженная левая рука свободно вытянута вдоль тела, светлые волосы хаотично растрепались по подушке. Негромкое дыхание, чуть приоткрытый рот — милое, невинное, как у большинства спящих людей, лицо. Электронные часы мигают зеленым светом. Три часа ночи.

Вечером они были у Андрея и Оли — вышла довольно милая вечеринка из тех, которые Миша особенно любил — с творческими, и поэтому хорошо понимающими друг друга людьми — читались стихи, отрывки пьес и сценариев, говорили о постмодернизме и уже далеко не новой «новой волне», о фильмах Кустурицы и книгах Пелевина, пили чай, обсуждая результаты последнего Каннского фестиваля. Андрей писал какую-то новую пьесу, об этом Мише тайком намекнула Оля, но ни сюжет, ни идею, ни даже название он из авторского суеверия не хотел никому говорить, пьеса была написана уже примерно наполовину, он хотел закончить ее к осени, чтобы показать в Москве. Еще они смотрели телевизор, слушали музыку, в общем, вечер удался. Лена говорила мало, предпочитая молча и как-то многозначительно улыбаться, один раз прочитала свои стихи, сказала, что писала фантастические рассказы, когда училась в школе, которые, впрочем, она никому никогда не покажет. Засидевшись допоздна, они возвращались домой пешком — семь трамвайных остановок, не очень много, тихой и теплой июльской ночью, в которые так приятно бродить с девушкой или одному по старым кварталам города. Деревянные, всегда тихие, резные, засаженные по обеим сторонам тополями улицы этой части Нижнего постепенно исчезали с лица земли, уступая место стремительно наступающим красно-белым кирпичным стенам высотных новостроек, огромных, по своему красивых, конечно, но все же как-то удручающих своей массой и искусственностью муравейников. Не везде, разумеется, кое-где, ближе к деловому и культурному центру, новые дома по настоящему радовали глаз изысканными башенками, мансардами, лепными карнизами и красными черепичными крышами — словно уголок Франции или Швейцарии, Миша никогда не был за границей, но думал, что европейские города, особенно почему-то швейцарские, должны выглядеть именно так — непременно с мансардами, черепицей и булыжной, очень модной в последнее время в России мостовой.

Они шли и шли, он показывал ей особенно красивые, на его взгляд, дома, пересказал почти все содержание двух своих любимых фильмов, это как-то само собой получилось, она слушала внимательно, кивала, уже ближе к дому рассказала немного о своих родителях и родном городе, где не было, по ее словам, ничего, кроме бесконечной, безнадежной, беспросветной скуки — завод, вокруг которого был построен город, уверенно шел к банкротству, люди, оставшись без дела, постепенно спивались, молодежь подсела на наркотиках, многие из тех, с кем она училась в школе уже сидели или скоро сядут, многие уезжали, городские власти, оставшись без денег, не могли толком ни дорогу починить, ни отштукатурить фасад собственного здания на центральной площади, в прошлом процветающий город постепенно вымирал, пустел и разрушался. Он смотрел на нее, поддакивал, и думал о своем сценарии. Сценарий двигался к финалу. Уже была измена, уже начались обиды, уже завязался конфликт. Марина ушла к Сергею, стройный актерский коллектив из-за личных разборок разваливался на глазах. Миша не знал толком, о чем писать дальше, конфликт нужно было как-то развить и закончить, он подумывал о том, чтобы подтолкнуть Вадика к самоубийству или еще к чему-то подобному, криминальному, но не был до конца уверен — его нынешнее настроение, да и сама атмосфера получающегося фильма не располагала пока к подобного рода вещам. Он думал, мучался, проигрывал в уме варианты, спорил сам с собой, эти непослушные, живущие уже как будто сами по себе, без его ведома, актеры не выходили у него из головы. Он думал и о пьесе, которую они сочиняли — как-то невольно, с подсказки Оли он сделал главного персонажа похожим на самого себя, это было увлекательно, необычно и очень просто — всегда легко писать о ком-то, кто похож на тебя или на близких тебе людей, ты как будто списываешь характер с натуры, не надо ничего придумывать, высасывать из пальца, образы получаются очень живыми, естественными. Но у этой медали была и оборотная сторона: описывая сам себя, свою жизнь, пусть и в чужой пьесе, в чужом актерском исполнении, он как будто раздевался на публике, демонстрируя свое исподнее кому-то чужому, даже Лене, человеку, которому он доверял, казалось, более всего, он боялся показать сейчас то, что выходило у него из-под пера, вернее, из-под каретки. Он боялся, что она найдет какие-то параллели и с собой тоже, в лице, может быть, Марины или героини, которую она играет, боялся, что они могут поссориться, что она когда-нибудь может обидеться, разлюбить его и уйти, и тогда он опять останется один.