Тайны советской кухни - [95]

Родным мы ничего из этого дарить не собирались. Нам предстояло прожить месяц в столице, занимающей четвертое место в мире по дороговизне. Мы, американские нищие, запаслись дешевой одесской вкуснятиной, будто собирались на войну. Путинская Москва — поле боя. Она не для слабых духом и тощих кошельком.

В новом тысячелетии мы навещали Москву нечасто и ненадолго. В 1991–2001 годах мы с мамой не приезжали вовсе, пропустив всю пьяную анархию ельцинских лет, прошедших под девизом «пан или пропал». Не специально, просто так вышло. Бабушка с дедушкой и дядя Сашка умерли, а другие родственники приезжали к нам в Нью-Йорк. Мы уже успели забыть, что слово «родина» когда-то надо было писать с большой буквы. Ирония, страх, спутанный клубок смыслов, растущих из мертвого болота советского новояза, — без всего этого «родина» стала деидеологизированным, нейтральным существительным. Просто местом, где ты родился. Я путешествовала, ела и тем зарабатывала на жизнь, чувствуя себя как дома в других местах. Я купила в Стамбуле квартиру с видом на Босфор и посвятила последнюю кулинарную книгу маниакально гостеприимной Испании, а до этого написала о кухнях Азии и Латинской Америки.

А что же Москва?

— Дубай с памятниками Пушкину, — так аттестовал ее в предыдущий приезд Барри.

Был уже поздний вечер той Страстной пятницы, когда мы наконец добрались до нашей съемной квартиры «хайрайз».

«Хайрайз» означало «высотная». Этим шикарным словом придумало назвать тесную «трешку» на Новом Арбате агентство Moscow4Rent. Вид оттуда открывался такой, что дух захватывало. С двадцать второго этажа мы видели: 1) гостиницу «Украина», яркий пример сталинской неоготической гигантомании, 2) Новый Арбат — хрущевскую пощечину сталинскому орнаментализму, 3) громоздкий Белый дом, памятник путчу 1991 года, спровоцировавшему крах империи. Бессчетные строительные краны путинского бандитско-корпоративного капитализма не унимались даже ночью. Хищные московские девелоперы никогда не спят.

«Хайрайз» обходился в небольшое состояние. Но я, застыв у окна, все смотрела вниз, на широкую улицу, в восторге от того, что давняя детская мечта наконец сбылась.

Я здесь!

В начале шестидесятых бульдозеры сделали просеку в извилистых, старых арбатских переулках, как по линейке прочертив огромный проспект, тогда звавшийся Калининским. Гуляя по сегодняшнему Новому Арбату, иностранец увидит лишь забитую шестиполосную магистраль, где блестящие «БМВ» подрезают закопченные ревматические автобусы, а по сторонам высятся позднемодернистские башни — грязно-серые, но обладающие определенным брутальным не пойми чем. Этот иностранец может усмехнуться при виде аляповатого глобуса с красными буквами на крыше безвкусного центра «Арбат», скривиться от фальшивых стейкхаусов и якиторий, разросшихся справа и слева.

А я? Я смотрела из окна на проспект своей детской мечты.

Я видела этот глобус в 1972 году. Тогда мне казалось, что он светится волшебным синим светом. Девиз гласил: «АЭРОФЛОТ — СКОРОСТЬ, КОМФОРТ». Он крутился, на нем вспыхивали разные таинственные зарубежные страны — это было московское чудо новейшей японской электроники. Под ним покупатели в меховых шапках прогуливались по самому широкому в Москве тротуару мимо универмага «Весна», где в светящихся витринах красовались польские клетчатые плащи — в продаже их никогда не было. Черные «волги» и «чайки» надменно скользили по двум полосам, зарезервированным для начальства. Некоторые везучие москвичи несли дефицитные кукурузные хлопья из шикарного «Новоарбатского» — это был гастроном самообслуживания в американском стиле. И себя маленькую я тоже видела — глазеющей на гигантский экран в духе Таймс-сквер, на котором крутили мультики и яркие пропагандистские ролики. Калининский проспект был для меня видением Запада, представлением о передовом крае технологии, хрустальным мостом в будущее. Бродвей, Елисейские Поля и Гиндза в одном.

Наш «хайрайз» был одним из четырех 26-этажных железобетонных жилых небоскребов, построенных в 1968 году — всего за два года до того, как я переехала в старый арбатский переулок неподалеку. Предназначенные для номенклатуры, эти башни очаровывали меня новизной и геометрической строгостью. Они были моей личной, жилищной утопией. Мне хотелось прожить всю жизнь там, на самой вершине советской современности 1960-х — на том самом месте, где теперь, в 2011-м, мама сражалась с неисправным электрическим чайником.

Память жестоко шутит с объектами наших ностальгических желаний. Когда с ними встречаешься в реальности, обычно обнаруживается, что они гораздо меньше. И обескураживающе облезлые. Как же чудесно, думала я, что даже сорок лет и паспорт, полный визовых штампов, не смогли затмить величие уродливого Калининского проспекта.

Прежде чем упасть на икейские кровати, мы перекусили за икейским столом сосисками и перцовкой, привезенными с Украины. Мама с Барри, видимо, слишком устали, чтобы оценить всю иронию момента: на другом берегу Москвы — реки пылал в огнях подсветки гигантский торт сталинской гостиницы «Украина».

Наутро мы оставили маму в компании телефонной троицы — скайп, местный городской, российский сотовый — и отправились на прогулку по Бульварному кольцу, тем маршрутом, которым мы ходили с бабушкой Аллой. Был великолепный весенний день. Небо сияло лазурью, и в неожиданно ароматном воздухе сверкали тюльпаны и подмигивали со своих клумб анютины глазки. Сердце пело. Флора бульвара вдохновляла на набоковскую ностальгию по «радушной, раскаявшейся, черемухой цветущей России».