Тайны советской кухни - [44]

«Новый мир» ждал на кухонном столе, пока мама конструировала свое любимое блюдо. Это была размороженная треска с картошкой в соусе из жареных грибов, запеченная под майонезом и дешевым тертым сыром. Треска была маминой реалистической импровизацией на тему рецепта из «Книги». В кухне запахло сыром, рыбой и грибами, когда мама, изучавшая статью об искренности, дошла до той части, где говорилось о еде. Осуждая литературу соцреализма за «лакировку действительности» — этот термин будет потом главным оружием в либеральных атаках на культуру сталинизма, — Померанцев выделил одно клише: аппетитный запах пельменей (конечно, выдуманный). Он жаловался, что даже те писатели, которые не подают к столу поддельных жареных гусей и молочных поросят, все же убирают черный хлеб, приукрашивая антураж скверных заводских столовых и общежитий.

Мама пролистала свою «Книгу» и вдруг рассмеялась. Устрицы? Ведерки для шампанского? Горы фруктов в хрустальных вазах? Теперь их фальшь бросалась в глаза. «Вранье, вранье», — повторяла мама, тыча пальцем в молочного поросенка на фото. Она захлопнула «Книгу о вкусной и здоровой пище» и вытащила из духовки треску. Вот ее блюдо, ее творение, очищенное от мифа о коммунальном изобилии. Освобожденное от сталинской идеи счастья.

Мама больше не открывала «Книгу», пока я не всучила ей в Нью-Йорке издание 1939 года.

* * *

Готовясь принимать гостей в день смерти Сталина, мама постоянно звонила мне и просила одобрить меню.

Она, как всегда, придумала всеохватную концепцию, ужасно историчную: решила отразить культурную мешанину эпохи позднего сталинизма. Одно блюдо должно было символизировать пышность официальных застолий. Мы остановились на крабовом салате, украшенном, в духе сталинского барокко, мифическими анчоусами (в Москве их никто и не видел), клешнями краба и букетиками петрушки. И помпезно, и эклектично.

Отдавая дань нищей интеллигентской юности грядущего поколения «оттепели», мама наметила испечь супер-экономные пирожки. Тесто без яиц — из муки, воды и пачки маргарина — в те годы пользовалось бешеной популярностью.

Теперь нам не хватало только «национального» блюда.

Послевоенная сталинская имперская политика рассматривала национальные меньшинства как младших братьев великого русского народа (а временами — и как его врагов). И хотя в «Книгу» 1952 года милостиво включены несколько характерных блюд из республик, они представлены как часть общесоветского канона. Рецепты украинского борща, грузинского харчо и армянской долмы часто даны без упоминания об их национальных корнях.

Мама позвонила на следующий день и объявила неожиданно официально:

— Я решила, что национальные республики будет представлять… чанахи!

— Нет! Ты что, это же любимое блюдо Сталина!

— Ой, — сказала мама и повесила трубку. Потом перезвонила.

— Но я уже купила баранину, — промямлила она. Она также купила мини-баклажаны, спелые помидоры, перцы и много кинзы — короче, все ингредиенты для восхитительного сочного грузинского рагу в горшочках, которое и называется чанахи.

— Но, мамуля, — взывала я, — ведь странно отмечать избавление от Сталина его же любимой едой?

— А ты абсолютно уверена, что это было его любимое блюдо? — вкрадчиво спросила она.

Со вздохом я согласилась проверить еще раз. Повесила трубку и налила себе крепкого испанского бренди. Нехотя вернулась к своим записям. Вот свидетельство югославского писателя-коммуниста Милована Джиласа о встрече с Вождем в тридцатые годы: «Сталин поглощал количество еды, огромное даже для более крупного человека. Чаще всего это были мясные блюда — здесь чувствовалось его горское происхождение»[4]. А описывая другую встречу, в 1948 году, Джилас вздыхал: «Теперь он проявлял такую прожорливость, словно боялся, что ему не достанется любимое блюдо».

Сталин чревоугодничал главным образом на кунцевской даче, недалеко от тех мест, где росла я, в компании одних и тех же допущенных лиц: Берии, Хрущева, Молотова и Микояна. На дачные пиры приглашали внезапно (отказаться было нельзя), засиживались на них допоздна.

Ночные «обеды» отличались простотой, свидетельствовавшей, что сам Хозяин не любил официозную «сталинскую» роскошь. Длинный стол на массивных резных ножках стоял в дачной столовой, где из украшений были только камин и огромный персидский ковер. Официанты под руководством круглолицей Валечки — верной домработницы и, возможно, любовницы Сталина — ставили на один конец стола еду на тяжелых серебряных блюдах с крышками и исчезали. Супы стояли на отдельном столике. Палачи и убийцы подходили и угощались. Среди закусок могла быть любимая Сталиным дунайская сельдь, всегда малосольная, и строганина. Супы были традиционные русские — уха и суточные щи с мясом и капустой. На горячее — жареные бараньи ребрышки, перепела и неизменно много рыбных блюд. Это был советско-евразийский фьюжн, дачная кухня: славяногрузинская.

Я отхлебнула своего бренди Carlos I.

На даче Хозяин пил легкое грузинское вино — всегда с ледяной водой из любимого высокого графина — и наблюдал, как другие упиваются водкой. Он любил спрашивать гостей: «Сколько на улице градусов мороза?» В случае неправильного ответа им приходилось выпивать столько стопок водки, на сколько градусов они ошибались. В России монархи всегда любили пошутить за столом. На ассамблеях Петра Великого из гигантских пирогов выпрыгивали карлики. Иван Грозный, кумир Сталина, на пирах посылал вышедшим из фавора боярам кубки с отравленным вином и смотрел, как те умирают. Сталин заставлял толстого коротышку Хрущева плясать гопака и хохотал, когда его прихвостни прикололи на круглую Никитину спину бумажку со словом «хуй». Практичный Микоян признавался, что брал с собой запасные брюки: излюбленным застольным развлечением было подложить на стул помидор (кстати, с дачного огорода). Посреди этого развеселого зверинца Сталин потягивал вино, а гостей заставлял много пить — как писал Микоян, «видимо, для того, чтобы наши языки развязались». И эти люди держали в окровавленных руках судьбу одной шестой части мира.